Тень

— С суток не успели смениться? Езжайте, отдыхайте, я за ним посмотрю. Тормозуха у вас есть? Обязательно примите, вы и так, я вижу, сегодня сильно переработали. Если что не так пойдет, к кому обратиться знаю. Вы же не один врач на станции? Сменщик уже на линии?

— Вы и на «скорой» работали? Пожалуй, я действительно пойду. Но если что…

Когда врач ушел, Таня посмотрела на часы: на работу идти уже поздно. Часы у нее были хорошие: швейцарский «армейский» хронометр, его ей подарил кто-то из немецких офицеров, не «раздетый» по пути в госпиталь. И часы эти явно показывали, что времени на работу уже не оставалось — а в четыре должен был начаться семинар «студенческого научного общества» у Семенова. Но если Семенову рассказать про коменданта, не вникая, конечно, в детали, то он не обидится за пропуск занятия.

Таня еще раз сказала женщинам, как сварить бульон, сказала, что «пробежится по аптекам» и, подхватив приготовленную сумку, убежала…

Арик Каценелинбойген грустно стоял у окна, не замечая сновавших вокруг студентов. Да и чего их замечать: они всего лишь народ, которым нужно управлять. А народом управлять должны люди особые.

Арик с детства знал, что ему уготовано стать большим начальником: внучатый племянник Главного раввина Санкт-Петербурга (а потом и Ленинграда) не мог стать каким-то рабочим. А когда стало окончательно ясно, что детям двоюродного деда начальниками стать власти не дадут…

Власти — после того, как Сталин окончательно захватил власть в стране — сторонников сионизма стали очень сильно притеснять, так что детям и внукам главного идеолога сионизма в СССР жилось несладко. А кроме них и самого Арика в стране не было настоящих коэнов…

В тридцать пятом, когда это стало очевидным для всех, отца, на всякий случай добавившего к фамилии одну букву, смогли перевести в Подмосковье. Правда отцу «лишняя буква» не помогла, но Арика и его мать репрессии не коснулись. В подмосковной деревушке Ростокино, в сельской школе еврейский мальчик, ни слова по-русски не знающий, проучился шесть лет — и мать его заставляла там учить лишь русский язык и арифметику, а как у нее вышло получить для сына свидетельство об окончании семилетки, он не интересовался. Затем — эвакуация, год в узбекской школе в ауле под Самаркандом (где по-русски могли говорить лишь директор и учительница русского языка) — и самый престижный в республике Узбекский институт народного хозяйства. То есть в республике престижный, а вне Узбекистана он котировался на уровне сельских техникумов — поэтому после третьего курса его перевели уже в институт московский, причем сразу на пятый курс. Еще год потерпеть — и он станет по-настоящему свободным человеком. Вот только здесь (в отличие от Самарканда) и на занятия требовали каждый день ходить, и какие-то работы писать. Правда с последним ему помогали приходящие работники: специально для Арика снятую квартиру не прямому же потомку бен Бецалеля убирать…

Но сама необходимость каждый день переться в институт и смотреть на резвящееся вокруг стадо его все же раздражала — так что он стоял у окна, грустил и думал о том, что уж год-то он как-то продержится. Неожиданно к нему подошла девушка яркой восточной наружности, схватила его за запястье:

— Арон, ты меня помнишь?

— Нет, а ты кто?

— Я никто. Не помнишь — ну и ладно, — она отпустила его руку, легонько толкнула в грудь, повернулась и неспешно пошла по коридору. А куда пошла — этого Арон уже не видел…

Глава 26

Закончив работу, Шэд задумчиво гуляла по московским улицам. У черной краски для волос была неприятная особенность: она сходила и сама, но на это требовалось часа полтора, а нейтрализатор аромал довольно сильно, если его использовать без мыла. Но на улице мыть голову с мылом было бы неосмотрительно, так что проще было просто погулять. Да и с городом было бы неплохо вблизи познакомиться. Спокойно и без суеты: у мальчика в Плехановском просто произошла спонтанная остановка сердца — ситуация, медицине давно известная…

На Октябрьской площади ей подвернулся автобус, направляющийся к Калужской заставе, и Таня с удовольствием в него забралась: днем в общественном транспорте было относительно свободно и девушка даже смогла сесть у окошка. Но шесть остановок автобус проехал слишком быстро, так что она вышла — и, имея в виду дождаться обратного рейса (водитель сказал, что он назад через сорок минут поедет) принялась бродить неподалеку, рассматривая строящиеся дома: еще с начала лета в Москве приступили к массовому строительству жилья. И, проходя мимо очередного забора вокруг какой-то стройки, она услышала знакомую фамилию: конвоир явно ругал кого-то из заключенных, с очень неумелым использованием великого и могучего, качественно разбавляемого подходящими терминами на другом, но немного знакомом ей языке…