Тень

Шмидт очень гордился этим достижением. Ему казалось, что его «греческий огонь» существенно расширит возможности артиллерии, и он напросился на доклад к Александру Ивановичу Кутайсову – видному знатоку современного артиллерийского дела. Шмидт шел на встречу окрыленный – его предложение произведет революцию в военных действиях, противников можно будет уничтожать сразу тысячами! Возможно, даже десятками тысяч! Но Кутайсов не только не восхитился его предложением, он страшно накричал на Шмидта и пинком выгнал его за дверь с обещанием донести императору о его постыдном и неприличном предложении. «Христианин, даже военный, не может позволить себе даже думать о столь массовом убийстве себе подобных, в ваших словах я вижу богохульство, вы бесчестный убийца!» – кричал ему вслед Кутайсов.

Шмидт был потрясен до глубины души. Он затаился и вернулся к картам. И именно в этот момент судьба и свела его с заядлым картежником полковником Воскресенским. Полковник играл страстно и проигрывал практически всегда. К величайшему удивлению Шмидта, ему даже не приходилось особенно мухлевать, полковник играл чудовищно, но это его ничуть не расстраивало и ни на секунду не останавливало. Долгими вечерами в клубе Шмидт за игрой и шампанским рассказывал Воскресенскому о своих небывалых и по большей части выдуманных приключениях в Америке, о своих странствиях по Европе и о чудесах, которые ему довелось лично увидеть. Воскресенский впитывал выдумки иностранца как губка. Ему льстило, что такой выдающийся человек тратит на него свое время, но в то же время и ему самому хотелось ну хоть чем-нибудь похвастаться. Хоть как-то показать доктору, что и он повидал всякого.

После начала кампании полковник исчез – Шмидт знал, что он был отправлен на фронт. Воскресенский в карточных делах был болваном, но он был умелым и храбрым воином, который никогда бы не стал отсиживаться в тылу. Правда, ни храбрость, ни умения полковнику в этой войне не помогли – он был ранен. К огромному облегчению Шмидта, под Бородино героически погиб Кутайсов. Ранение же Воскресенского было неприятно, но не смертельно, и, вернувшись в Москву после Бородинского сражения, он пригласил Шмидта на партию в клуб.

Состоялась историческая игра. Казалось, война пробудила в Воскресенском давно забытый карточный талант.

Или просто судьба решила компенсировать ранение удачей в картах. Как бы то ни было, Шмидт в тот вечер крупно проигрался. Но судьба не отвернулась от него. На радостях Воскресенский страшно напился, и когда Шмидт помогал пьяному полковнику сесть в экипаж, то он рассказал ему самую важную историю своей жизни. «Присутствуя на военном совещании после Бородинского сражения, – заплетавшимся языком начал полковник, – я своими ушами слышал, как фельдмаршал Кутузов заявил: ежели войска Наполеона подойдут к Москве, мы лучше сожжем Москву, но не отдадим ее французам».

Наутро полковник лично явился в дом Шмидта во Вражском переулке и заклинал его сохранить в тайне рассказанное. Шмидт торжественно поклялся никому не говорить о планах главнокомандующего. И это была клятва, которую он впервые в жизни точно не собирался нарушать.

Когда Шмидт вышел на Тверскую, город уже полностью погрузился во тьму. Он увидел главную улицу города совершенно пустынной, остановился и посмотрел по сторонам. Все дома стояли темными, на улице не было видно ни души. Неожиданно боковым зрением Шмидт уловил какое-то движение. Как будто от одного из домов отделилась тень. Он прислушался. Тишина. Наверное, кошка. Медлить было нельзя. Шмидт быстрым шагом перешел улицу и свернул в свой переулок. Здесь, рядом с церковью Воскресения, он снимал второй мансардный этаж в небольшом скромном домике офицерской вдовы. Вдова с многочисленными слугами была еще несколько дней назад отправлена из города к тетке, и Шмидт был в доме один.

Он отпер дверь и прошел к лестнице, ведущей наверх. Комнаты офицерской вдовы были завалены брошенными вещами и впопыхах опрокинутой мебелью. В комнатах Шмидта, напротив, царил идеальный порядок. На кровати стоял собранный саквояж и лежал теплый дорожный плащ. Шмидт на минуту остановился у стола, чтобы налить себе виски. Пожалуй, любовь к этому благородному напитку была тем единственным, что до сих пор связывало доктора с исторической родиной.

Шмидт оглядел свою комнату. В углу стояла большая фляга с особой горючей жидкостью.

Допив виски, он откупорил флягу и спустился с ней на первый этаж, методично разливая содержимое по пути. Затем вернулся и отпер дверь на чердак. Здесь, в мансарде, на стене висела немыслимых размеров подробная карта Москвы, на которой были отмечены места, где Шмидт и его помощники заложили заряды и расположили ракеты с «греческим огнем» его собственного приготовления.