Тень аггела

Класс грохнул. Никола не обиделся, хоть это и был запрещенный прием. Некогда ему было обижаться. Кажется, он что-то начал понимать. И решил проверить свою догадку.

Бориска сидел за последним столом один. Белая стена за спиной, а вдоль плеч будто туман клубится, повторяя линии тела.

Он не спускал с Бориски глаз несколько дней. И все-таки пропустил момент.

Олюшка Березина перед очередным уроком открыла портфель, поискала там что-то и тихо сказала:

– Ой!

Никола услышал первым – может быть, потому, что подсознательно ждал подобного вскрика. И краем глаза увидел, как вздрогнул Вадик.

Уже звенел звонок, и англичанка по прозвищу Дига входила в класс.

– Мамины часы! Золотые! В ремонт! – Олюшка вытряхнула содержимое портфеля на стол и лихорадочно копалась в нем.

Все, что происходило потом, Никола как будто наблюдал со стороны.

Дига встала у дверей насмерть:

– Никого не выпущу!

Олю она послала за директором.

В классе повисла такая тишина, какой не знавали эти стены даже во время каникул. И все смотрели на Вадика Мацеру. Щеки его позеленели. Николе казалось – сейчас друг хлопнется в обморок. Поэтому, когда в коридоре раздался топот множества ног, он рванулся к двери. И прежде чем директриса обратила на Вадика пылающий праведным гневом взор, Никола четко и громко сказал:

– Я знаю, кто взял часы.

Бориска молчал, когда потрошили его сумку, только ухмылялся. Потом его повели в кабинет директора. Туда опять приехала тетка-милиционер.

Никола стоял у двери. Он почему-то знал, что и в одежде у Бориски ничего не найдут. И когда на пороге кабинета возникла растерянная директриса, Никола сказал:

– Он за щекой часы держит…

Бориску из школы убрали, куда – это для всех осталось неизвестным. Вадик был полностью оправдан, а к Николе все долго приставали – откуда он узнал про Бориску. Он молчал, как партизан на допросе, даже Вадику не сказал. И тогда все решили, что Никола стал невольным свидетелем кражи. Он опять молчал.

А через два месяца, когда все стали забывать о происшедшем, Николу здорово побили в подъезде родного дома. Накинули вонючую тряпку на голову и побили. Скрипка вместе с футляром – он возвращался из музыкальной школы – исчезла.

Никола долго залечивал раны, до самых летних каникул. Он не плакал, когда ему накладывали швы на рассеченный лоб, когда невыносимо болела сломанная рука.

Он плакал потом, когда мамина подруга тетя Нина пришла к ним в гости со своим женихом.

Тетя Нина выглядела такой счастливой, радостной, они обсуждали с мамой, где лучше устроить свадьбу – в кафе или дома, поскромнее, ведь все-таки брак не первый и возраст уже…

Жених тоже был весел, и жалел раненого Николу, и ласково обнимал тетю Нину за худенькие плечи… Но у него-то за плечами клубился туман, который видел только Никола!

Ночью мальчик плакал и просил: «Пожалуйста, Боженька, пусть тетя Нина быстрей разлюбит его, он плохой! Пожалуйста, сделай так, чтоб я видел только то, что видят другие! Я ведь маленький еще, я не справлюсь, пожалуйста, Боженька! И пусть я забуду, забуду обо всем!»

Когда тети Нининого нового мужа посадили в тюрьму за вооруженный грабеж и убийство, она долго ночевала у Любавиных – боялась оставаться дома. Лежа вечером в кровати, Никола слушал неразборчивый шепот подруг и очень жалел худенькую добрую тетю Нину.

Он совсем забыл, что еще полгода назад жаловался на плохое зрение.

* * *

Не поднимая головы с подушки, Никола нащупал на тумбе телефон, нажал кнопку автоответчика и приготовился слушать. Глаза не желали открываться.

– С добрым утром, соня. – Аллочка сделала паузу, словно ожидала услышать ответ на приветствие.

– Угу, – послушно откликнулся Никола.

– Вот тебе новость, чтоб быстрей проснулся: завтра профессорский обход, на который явится сам Громов.

– С чего это? – с неудовольствием открыл глаза Никола. Сообщение подействовало, как крепкий кофе, поданный в постель.

– Ну вот и хорошо, совсем проснулся. Тогда, может, позвонишь?

Никола перекатился на свободную половину дивана. Подушка хранила черемуховый запах Аллочкиных духов. Он улыбнулся, выискивая носом местечко, где пахло сильнее.

«И почему мы не женимся?» – расслабленно подумал Никола.

Профессор Громов будет только завтра, а сегодня можно подумать о незначительных, глупых и приятных пустяках. Например, почему у них с Аллочкой так все замечательно, а о женитьбе он и не задумывался? И она тоже. Наверное.

А кстати, действительно, хотела бы она скрепить, как говорится, их узы штампом в паспорте? «Наши узы! Узы наши!» – неслышно замурлыкал Никола, предвкушая горячий ароматный кофе, который он неторопливо будет варить сразу, как только сможет выпростать ноги из-под теплого одеяла и спустить их на пол…

Узы наши… Узы – узилище… Узилище – это по–старославянски, кажется, тюрьма? Не потому ли Алла даже не намекнула за три года, что не прочь оформить документально их замечательные отношения? Не хочет в узилище?

Эта мысль ему не понравилась.