Тень Чернобога

Катя опять вздохнула: она еще так мало знает об этом мире. Девочка покосилась на свое ученическое платье. Кажется, прошлая жизнь тоже стала сном. Много лет назад, еще ребенком, она жила в этом мире, он был тогда ей родным и понятным. Тогда был, да. Как сделать его своим сейчас, когда она не представляет себя без городского шума за окном, без супермаркета на перекрестке, в котором продаются вкусные, но невыносимо вредные вафли? Однажды она купила пару пачек – впрок, – но мама задерживалась на работе, и она со скуки съела обе пачки. А потом у нее всю ночь болел живот. И мама хотела везти ее в больницу и делать промывание желудка.

А сейчас она никак не могла избавиться от ощущения, что она здесь чужая, что приехала она в далекую страну на каникулы и вот-вот ей надо собирать чемоданы и возвращаться. Огромные залы, коридоры, переходы и балюстрады пугали Катю. Она терялась в них, чувствовала себя ничтожным червяком.

Иногда часами бродила в поисках нужной двери или лестницы, прислушиваясь к работающим механизмам и надеясь встретить хоть одно человеческое лицо – словно пряча от всего света, ее поселили в самой безлюдной части здания. Катя с горечью отметила, что долго не могла запомнить дорогу в мамину комнату, хотя, казалось бы, что может быть проще, ведь они расположены на одном этаже…

Она любила бывать в библиотеке – здесь все выглядело привычно: тысячи книг с потемневшими от времени корешками, стеклянные шары, кристаллы, смысла которых она пока не знала, но с интересом наблюдала, как свет преломляется в их глубине, открывая тайны, которые она пока не могла прочесть.

При этом высоченные потолки уставленной бесконечными полками и стеллажами с книгами, кристаллами, папирусами и дощечками библиотеки, где у нее проходили уроки, вызывали чувство непреодолимой тоски: было ужасно горько от мысли, что она никогда не перечитает и сотой доли того, что тут хранится, даже если перестанет есть и пить до конца своих дней и будет все время проводить здесь.

Волхв Митр – практически единственный человек, с которым Кате удавалось поговорить. Хотя насчет «поговорить» он был не очень подходящим и совсем не таким доброжелательным, как, например, Стар. Митр всегда сухо приветствовал свою ученицу, строго спрашивал урок. Если она плохо отвечала, задавал его повторно, и так до тех пор, пока Катя не отвечала блестяще. Только тогда он рассказывал что-то еще. Снимал с полки еще один толстый фолиант, от одного вида которого у Кати захватывало дух, отмечал нужные места для заучивания. На этом урок заканчивался, а старец, холодно попрощавшись, удалялся.

История, география, родной язык, математика, химия, физика, естествознание и биология – все смешалось в один бесконечный цикл: зубрежка – ответ – новая зубрежка. И так без конца. День за днем. Неделя за неделей. Хоть Катя и радовалась книгам, но не о том она мечтала, надеясь на встречу с родными.

– Да уж, – мысль о близких вогнала ее в еще большую тоску: она по-прежнему почти не видела маму, едва ли несколькими словами перемолвилась с отцом. О сестре упоминалось с каким-то смятением, что она «где-то в другом месте». Вот и вся родня. Катя изнывала от тоски и скуки. Встав с подоконника, она подошла к столу, на котором лежала невзрачная книга в переплете из толстой, грубо обработанной кожи, открытая посередине. Листы фолианта были придавлены статуэткой из лунного камня: русалка на утесе, волны плещутся у рыбьего хвоста. Вид у морской красавицы был величественный и задумчивый.

Катя провела пальцем по темным строкам, рассеянно погладила рисунок. Сегодня ей предстояло отвечать наиболее длинный отрывок из «Истории» Геродота. Пожелтевшие страницы открыты на нужном месте: скифы, сарматы, сколоты… Зачем учить все наизусть, если главную мысль отца-основателя науки истории можно сформулировать в одно предложение: «Скифы, сколоты, сарматы, венды, венеды… все суть один народ, и имя ему славяне»? Она же уже третий день учит, как племена воевали друг с другом, изощренно убивая соседей и неся о соперниках полную околесицу. В тактике ведения войн, судя по всему, за тысячи лет ничего не изменилось.

И в человеческих отношениях тоже.

– Я ее уже целую неделю вижу только мельком за завтраком, – простонала Катя вслух, думая о маме, конечно.

Они действительно стали очень мало видеться, а разговаривать и того меньше. При встрече в дворцовых коридорах ей иногда удавалось поймать ее улыбку, но рядом всегда был кто-то чужой, и не получалось даже обняться по-человечески. И Катя неистово тосковала. И ревновала к отцу. Хотя, конечно, даже под страхом смерти не призналась бы себе в этом. Отец в туманных детских воспоминаниях представлялся ей неким героем-небожителем: сильным, высоким, со звучным бархатистым голосом и ярко-голубыми глазами, в которых всегда искрились лукавые лучики, лишь стоило ему на нее взглянуть. Она помнила, что он ее очень любит.

Помнила, да… И не уставала себе это повторять изо дня в день. Он ее любит… Любит?