Тень доктора Кречмера

Ему до смерти надоело «Останкино». Осточертели эти протянувшиеся как кишки, тускло освещенные коридоры, обшарпанные стены, низкие потолки, елозящие под ногой плитки пола, убогие шкафы с незакрывающимися дверцами. Наверное, парижские клошары, спавшие под мостом, и те жили не так нищенски, как останкинский телекомплекс, достроенный наспех к Олимпиаде-80.

Надоели и рекламные студии, оборудованные неизмеримо богаче, чем «Останкино», но от этого не менее тошнотворные. Надоели окружавшие его со всех сторон гигантские, идиотски счастливые лица рекламных персонажей. Надоели прежние приятели, надоел треп ни о чем и вся вообще полууголовная атмосфера рекламного бизнеса.

К счастью, в ожидании грандиозного госзаказа от Звягинцева Николай успел в основном доделать работу, «разгрузил свой портфель», как это называлось. Остались главным образом заявки. Он всем решительно отказал, даже Никите Скалону, просившему создать новую рекламную линейку. Сказал, что уходит работать в театр. Никита не обиделся, даже пожелал удачи.

Удача привалила, да еще какая! Словно кто-то замолвил за него словечко перед богом. Как и советовала Вера, Николай обратился в один из некогда почтенных, но переживающих глубокий кризис театров, и ему неожиданно повезло: очередной режиссер встретил его, как своего спасителя. Режиссеру было поручено ставить спектакль к приходившемуся на 2003 год 180-летию Островского, но у него «горели съемки», куда более интересные ему, чем «Бедность не порок».

— Старик, — сказал он Николаю, мгновенно перейдя на «ты», — текст — полный отстой. Разведи их по кулисам, проследи, чтоб выучили реплики, а я потом вернусь и пройдусь рукой мастера. Бабки пополам. Хотя… какие это бабки? Это слезы. Ну, хорошо, шестьдесят на сорок, идет?

Николай ответил, что готов уступить все сто процентов гонорара, но в афише должна стоять его фамилия. С этим не согласился режиссер.

— У меня с ними контракт, понимаешь? Даже две фамилии в афише поставить не могу. Ладно, ты пока работай, а там разберемся.

Труппа была деморализована, и, как всегда бывает в таких случаях, ее раздирали склоки. К счастью, при театре существовала студия. Николай пригласил студийцев на роли молодых героев, а они были рады любому шансу выйти на сцену. Ему дали крохотный зал на сто мест, без занавеса, без оркестровой ямы, но он сказал себе, что бедность не порок, и обратил недостаток в достоинство.

И сцену, и партер (никакой галереи и уж тем более лож в зале не было) Николай затянул серым сукном и превратил в уютный, заставленный мебелью дом купца Гордея Торцова. Зрители, по его замыслу, становились прямыми участниками театрального действа. Никакого зазора между ними и актерами не было.

Заразившись энтузиазмом студийцев и очарованием сценического решения, штатные актеры театра тоже понемногу подтянулись, перестали халтурить, начали вкладывать душу в свои роли. Особенно хорош был актер, игравший Любима Торцова. Правда, исполнитель роли Гордея Торцова оказался безнадежен, но Николай решил не гневить судьбу: актерских удач в спектакле было больше, чем провалов.

На сцену с ряжеными он пригласил фольклорный ансамбль, исполнявший подлинные старинные песнопения, и у него получился очаровательный спектакль — веселый, трогательный и без единой капли умилительной приторности, нередко свойственной постановкам ранних пьес Островского. Работал он быстро, премьеру сыграли уже в июне, на излете сезона.

У спектакля не было никакой рекламы, никакой «раскрутки», он задумывался как дежурное мероприятие к юбилею никому не интересного классика, но… сработало «сарафанное радио», и зритель пошел. Окрыленный успехом, Николай обратился в РАТИ с просьбой, чтобы этот спектакль ему зачли как выпускной. Администрация пошла навстречу, спектакль зачла, и ему наконец-то выдали полноценный диплом. На афише стояло только его имя.

На один из премьерных спектаклей Николай пригласил Веру. Он уже знал, где она работает, и отправил прямо в банк пригласительный билет на два лица в конверте на ее имя с пометкой «Личное». Почти не надеялся, что она придет, но Вера пришла. Прячась за декорациями и опасаясь стронуть что-нибудь с места — закулисное пространство было страшно тесным, — Николай все-таки ухитрился разглядеть ее в полутемном зале. У него так колотилось сердце, что он не сразу понял, кто сидит рядом с ней. Какой-то мальчик лет десяти.

Ему хотелось встретиться с Верой после спектакля. Он вновь увидел ее, когда актеры вытащили его на поклоны: Вера стояла и хлопала вместе со всем залом. Но потом она исчезла, и Николай не успел ее догнать.

Тогда он незаконным путем добыл ее рабочий телефон. Ему ответила секретарша и попросила представиться. Николай назвал себя, и его соединили.

— Спасибо за билет, — зазвучал в трубке голос Веры, — спектакль был прекрасный. Я сама должна была позвонить, но не знала куда. А как ты узнал этот номер?

— Пошел на преступление, — признал Николай. — Попросил Владика пробить по базе. Ты помнишь Владика?