Тень доктора Кречмера

— Конечно, помню! Я его не раз вспоминала. Его ноутбук все еще у меня. Я сделала несколько «апгрейдов», но он до сих пор работает безотказно. Передай Владику от меня спасибо и скажи, что мой ноутбук никогда не попадет на аукцион «Сотби».

— Я передам. Может быть, запишешь мой телефон? Мы могли бы сходить куда-нибудь, посидеть…

Телефон Вера записала, но «сходить куда-нибудь посидеть» отказалась.

— Нет, вряд ли, — сказала она. — Извини, меня работа ждет. Еще раз спасибо за прекрасный спектакль. Желаю тебе новых успехов.

И она отключила связь.

А Николай так и застыл с трубкой в руке, словно сирота у витрины кондитерского магазина с расплющенным о стекло носом. Лишь много позже до него дошло, что он так и не спросил про мальчика, сидевшего с ней рядом.

Но сдаваться он не собирался. Он опять окунулся в работу как одержимый, только теперь это была любимая работа. Свой следующий спектакль — «Двенадцатую ночь» Шекспира — Николай ставил уже на главной сцене театра. Эта постановка, решенная в духе театральных капустников, тоже вышла удачной и имела успех, но она была сделана на скорую руку, Николай счел ее проходной для себя и не позвал Веру.

Вера ничего не понимала. Коля вроде бы послушался ее совета и ушел из рекламы в театр. Даже пригласил ее на дебютный спектакль. Она, не задумываясь, взяла с собой в театр сына. Увидит — увидит. Поймет — поймет. Постановка им с Андрейкой очень понравилась. После спектакля Коля ей позвонил, но… и все. С кем она приходила, даже не спросил. А потом исчез. Может, он увидел, все понял и решил не связываться? Его звонок — пустая формальность. А что, очень даже похоже на правду… Нет, напомнила себе Вера, он же на Лоре женился ради ребенка. А впрочем, кто его знает? Они — с Марса, мы — с Венеры, а вселенная одна. Она подала сигнал со своей планеты, а он не уловил. Не захотел уловить.

Как всегда. Вера никому ничего не сказала. Не могла преодолеть что-то в себе и рассказать даже задушевной подруге Зине. Хотела с ней посоветоваться, но в последний момент промолчала. Страшно было признаваться в столь призрачных надеждах.

Вера стала следить за Колиной карьерой по газетам, по афишам, по Интернету… Он поставил «Двенадцатую ночь» и ее не позвал. Ну что ж, она не гордая. Взяла да и купила билеты сама. Опять сходила с Андрейкой. А с кем еще идти на полудетскую пьесу Шекспира?

…Николай тем временем «горел» в новом проекте. После «Двенадцатой ночи» его пригласили в другой, еще более почтенный театр ставить комедию Островского «Тяжелые дни». Это же был год Островского!

Не раз Николай шутил про себя, что название пьесы оказалось пророческим. В борьбе с обветшалыми традициями этого академического заповедника дни его были поистине тяжкими.

Ему и без того было нелегко. На телевидении у него выработалось «клиповое мышление», он привык, как выразился его друг Миша Портной, «играть рваным смычком». Вернувшись в театр, Николай то и дело ловил себя на этом. Правда, при постановке комедии Шекспира привычка к стремительной смене планов сослужила ему добрую службу, — спектакль представлял собой чехарду веселых розыгрышей, — но в работе над Островским она только мешала. Впрочем, он и здесь обратил недостаток в достоинство: стилизовал постановку под комедию немого кино.

За годы работы на телевидении Николай сильно отстал от театрального процесса, но то, что он видел, ему решительно не нравилось. Особенно разочаровала его театральная антреприза, утвердившая на подмостках модный «гламурный» стиль. Режиссера сменил «креативщик». Вместо декораций — дизайн, вместо грима — макияж.

Когда-то — вот вроде бы совсем недавно — Смоктуновский во МХАТе гримировался на роль Иудушки Головлева чуть ли не час. Нервничал, жаловался, что лицо чужое, непослушное, непластичное, боялся, что его ждет провал. Потом выходил на подмостки и играл гениально. А тут по сцене вместо актеров расхаживали вылизанные визажистами манекены — длинноногие существа, давно забывшие, какого они пола, — и что-то лепетали денатурированными голосами. Да и сам театр все больше смахивал на ночной клуб с раздеванием.

Особенно поразила Николая антрепризная постановка «Дамы с камелиями», виденная им еще года полтора назад, когда он вовсю работал в рекламе и на клипах. Им двигало любопытство. Конечно, он не думал, что это будет похоже на легендарный спектакль Мейерхольда 1934 года, где вместо обычного реквизита была использована подлинная мебель и утварь XIX века, а каждый шаг, жест, поворот головы, каждое слово актеров были выверены и проработаны ювелирно. Тот спектакль, невероятно, фантастически красивый, стал театральной легендой, но режиссер заплатил за нее жизнью. А тут Николай увидел парики из пакли и кружева из марли. Актеры играли на откровенно любительском уровне, как в самодеятельности, и при этом один билет стоил вдвое больше стариковской пенсии.