И это молчание есть малая частица того пренебрежения к русской истории, которое и в дореволюционное, а еще более в послереволюционное время культивируют определенные круги на Западе и касается многих сторон нашей действительности.
Подвергается сомнению все, начиная от подлинности прекрасного «Слова о полку Игореве» и кончая значением битвы на Курской дуге, переломившей хребет гитлеровской армии. В чем же цель такой политики исторических исследований? О, целей множество, и одна из них состоит в желании принизить, затенить роль России и тем более Советского Союза в европейских делах, в судьбах этого континента, в мировой политике, экономике и культуре.
Историк, разумеется, все помнит и ничего не забывает. Но память избирательна. И это ее свойство — слуга всех господ.
Между тем русское военное искусство поднялось на уровень, позволивший ему успешно соперничать с наиболее эффективными способами ведений войн, выработанными на Западе. Еще за полвека до Мольтке наш Кутузов осуществил принцип «идти порознь, драться вместе», во многом определивший новые основы ведения войн: разработал учение о резервах, сыгравших такую огромную роль в войне двенадцатого года, о фланговых обходах.
Находились, конечно, и на Западе люди, чьи объективные оценки отводили достойное место искусству русских полководцев. Любопытно, что в первую очередь это были непосредственные противники, те, что испытали на себе силу русского оружия. Один из самых даровитых военачальников наполеоновской эпохи маршал Массена восторгался Суворовым. А самолюбивый Наполеон хотя и сквозь зубы, но отдавал должное Кутузову.
Союзники же России, исходя из собственных, иногда даже, как выяснилось, противоположных ее интересам целей, в той или иной военной кампании, не жаловали русских военачальников полной мерой признания. Бывали, конечно, и исключения. Веллингтон, например, характеризовал Кутузова в самых превосходных выражениях. Но одна из самых первых оценок и наиболее авторитетных — она высказана вскоре после сформирования в России регулярной армии — принадлежит Морицу Саксонскому. Касается она, как уже сказано, петровской системы инженерного оборудования поля битвы под Полтавой.
Я не случайно называю здесь это имя. Дело в том, что Мориц Саксонский, Тюренн, Евгений Савойский так же, как и Цезарь, были названы и признаны Наполеоном и Суворовым выдающимися знатоками военного искусства.
...Вот семидесятилетний Суворов, скачущий возле Турина под огнем неприятельских батарей, — хотел сам разведать подступы к городу и обогнал казачий разъезд. Ядра ложились все ближе и ближе, а он спешился и вытащил подзорную трубу. На все уговоры отъехать в сторону, под укрытие, даже не отвечал. Тогда дюжий донской атаман Денисов решился: будь что будет. И вот его рассказ: «Подошед к фельдмаршалу, я взял его на свои руки и побежал, неся его в сторону. Он кричал: «Проклятой! Что ты делаешь?» Он схватил меня за волосы, но не драл. Я так был отороплен, что, не осмотревшись, упал в сухой ров, но как оной не был глубок, то я стал прямо на ноги и начальника моего не уронил».
Восемнадцатилетний Эдуард Багрицкий написал стихотворение «Суворов».
Юрий Олеша отметил замечательный ритм этих строф, их лиричность и вкус.
А я скажу, что молодой поэт каким-то чудом углядел связь между Суворовым и всей современной ему эпохой до мельчайших подробностей — низких залов, рожков почтовых карет, запаха мяты, перебивающего кухонную вонь.
Круг притяжения великой личности действительно подчас всеобъемлющ. Она входит в чужую жизнь как радость или горе, но всегда как неизбежность. Ее влияние распространено во все пределы, она изменяет судьбы людей, переиначивает ход их бытия.