Тень Эдгара По

Эдгар По, накачанный наркотическими веществами и на протяжении нескольких суток лишенный сна, был не в состоянии что-либо объяснить; однако в мозгу его, несомненно, оставался уголок, избегнувший отравления. От измученного, разбитого поэта не укрылось осуждение во взгляде того, кого он считал другом; осуждение, более сходное с брезгливой неприязнью. Эдгара По кое-как затолкали в наемный экипаж и отправили в больницу. Доктор Джон Моран и сестры милосердия окружили его заботами, и следующие несколько дней поэт балансировал на грани яви и обморока. Мысли о многочисленных врагах, угрожающих его гению, вероятно, преследовали Эдгара По и в больнице; он смутно помнил попытку спрятаться за вымышленным именем Э.С.Т. Грэй и потому намеренно сообщил доброму доктору лишь минимум сведений о себе и цели своего путешествия. Но разум его ослабел безнадежно. В какой-то миг, вспомнив предательство Снодграсса, Эдгар По крикнул: «Лучшее, что может сделать для меня мой самый дорогой друг, — это выпустить мне мозги посредством пистолета!» Думая о последнем из людей, кто мог заметить ужас его положения и остановить убийц — я имею в виду наблюдателя, Генри Рейнольдса, нарушившего клятву, данную многочисленным избирателям, — думая об этом безответственном человеке, Эдгар По в отчаянии, как будто еще не все было потеряно, взывал ночь напролет: «Рейнольдс! Рейнольдс!» Он повторял это имя несколько часов подряд — но не мольба о помощи вырывалась из его уст, а похоронный звон! Помните?

Гулкий колокол рыдает,
Стонет в воздухе немом
И протяжно возвещает о покое гробовом!

Время, отпущенное Эдгару По, почти истекло; финал приближался и сулил долгожданный покой».

Вот и все. Теперь вы ознакомились с лекцией, которая так и не состоялась; вам известно, какими выражениями Барон Дюпен намеревался потрясти в тот вечер аудиторию. Моя рука не дрогнула, когда я бросал эти листки в огонь, но именно их содержание мне предстояло вскоре огласить всему свету.

30

«Грэхем» десятилетней давности повлиял на мою душу куда пагубнее, чем тюремный яд; во всяком случае, через три дня после прочтения статьи о французских писателях я предстал Эдвину в состоянии совершенно помраченном; оборванный, перепачканный, выхваченный Нельсоном По практически из-под колес экипажа, я и то не был так жалок, ибо теперь отравлены были душа и сердце, а не кровь.

Эдвин заговорил о Дюпоне: мол, хорошо бы разыскать его, он бы мне помог. Но для меня Дюпона не существовало более. Кто он такой? Что в нем проку? Скорее всего Эдгар По ни о каком Дюпоне даже не слыхивал. Истина слишком долго была перевернута с ног на голову. Возможно, сам Дюпон с маниакальной дотошностью, одну за другой, заимствовал черты литературного Дюпена, а не Эдгар По списывал своего персонажа с эксцентричного парижского следователя. Нечего удивляться, почему Дюпон скрывается — он понял, что замахнулся на роль, которая ему не по плечу. Я столько времени провел бок о бок с Дюпоном; как я мог игнорировать его болезненную реакцию на литературу? Дюпон, будь он истинным прототипом Дюпена, должен был бы черпать силы из рассказов о себе самом — ан нет. Наверно, гордость причастностью к выходу Дюпона из скорлупы и отплытию в Штаты заставляла меня непрестанно баюкать собственный разум. О, эта пыль запоздалых озарений; как старается она перетянуть чашу весов самооправдания и как тщетны ее попытки! А если без лирики — я был совсем один.

Наводнение между тем шло на убыль; возле моего убежища все чаще появлялись люди, и Эдвин посоветовал перебраться в другое место — съемную комнату в восточной части Балтимора, в доме, удаленном от оживленных улиц. В назначенное время Эдвин собирался остановить возле пакгауза фургон со свежими газетами — укрывшись среди них, мне надлежало ехать на новую квартиру. Но, сам не свой из-за утраты Дюпона, я проворонил час тайной транспортировки.

По моей просьбе Эдвин приносил произведения Эдгара По. С рассвета до заката сидел я в пустом пакгаузе и читал рассказы о Дюпене, мучимый одним навязчивым вопросом: если Дюпен не имел прототипа, если не существовало человека, чей гений вдохновил Эдгара По на создание Дюпена — почему я с таким жаром поверил в парижского аналитика? И вот я стал сначала переписывать разрозненные фразы из По, а затем, без какой-либо конкретной цели, излагать на бумаге содержание каждого рассказа, слово за словом, как бы переводя По с языка символов на общеупотребительный язык.