Тень Эндера

– Довольно любопытный религиозный поиск, – заметил Антон. – Вот и я пытаюсь понять, можно ли рассматривать мою прежнюю научную деятельность как служение человечеству или просто как грязь, которую кому-то вроде вас придется вычищать.

– Я тоже думала об этом, – отозвалась сестра Карлотта.

– А узнать нам не дано.

Они сошли с террасы в аллею, которая тянулась за домом, потом на улицу, перешли ее и двинулись по тропинке через запущенный парк.

– Эти деревья очень стары, – заметила сестра Карлотта.

– А сколько лет вам, Карлотта?

– Субъективно или объективно?

– Держитесь григорианского календаря – он все же уточнялся позже.

– Этот отход от юлианского ваш русский желудок все еще не может переварить?

– Из-за этого нам пришлось свыше семидесяти лет называть ноябрьскую революцию «Октябрьской».

– Вы слишком молоды, чтобы помнить коммунистический режим в России.

– Наоборот, я слишком стар и держу в голове воспоминания всех своих родных. Я хорошо помню то, что произошло задолго до того, как я родился. Я помню даже события, которых вообще не было. Я живу в памяти.

– Приятное место для проживания?

– Приятное? – Его передернуло. – Мне приходится смеяться надо всем этим. Иначе нельзя. Там так сладко и так печально, трагично и бессмысленно. И ни из чего не извлечено уроков.

– Ибо человеческая природа неизменна.

– Я пытался представить себе, как Бог мог бы выполнить свою работу получше, когда творил человека. По своему подобию, насколько я помню?

– Он сотворил мужчину и женщину. Автоматически вопрос о его собственном образе слегка затуманился, как считают некоторые.

Антон расхохотался и довольно игриво хлопнул ее по плечу:

– Вот уж не думал, что вы можете подшучивать над такими вещами. Я приятно удивлен.

– Рада, что сумела немного скрасить ваше мрачное существование.

– Вот, и тут же воткнули шип в мою бедную плоть. – (Они достигли полянки, откуда открывался вид на море, едва ли менее красивый, чем с террасы дома Антона.) – Мое существование не такое уж мрачное, Карлотта. Ибо я могу в праздности радоваться зрелищу великого компромисса Господа Бога, который сделал нас такими, какие мы есть.

– Компромисса?

– Ну вы же знаете: наши тела могли бы жить вечно. Мы можем не стареть. Наши клетки живут. Они могут чинить себя, могут воспроизводить себя и заменяться новыми. Они являются механизмом, который может восстанавливать даже костную ткань. Менопауза вовсе не означает, что женщина больше не может рожать детей. Наш мозг не обязан разрушаться, теряя память о прошлом или способность усваивать новое. Но Бог еще до нашего рождения вкладывает в нас смерть.

– Вы, кажется, заговорили о Боге серьезно?

– Бог вложил в нас неизбежность смерти, но Он же дал нам и разум. У нас есть почти семьдесят лет или около того жизни, а если быть осторожными, то и девяносто. Говорят, что где-то в горах Грузии продолжительность жизни может достигать и ста тридцати, но лично я в это не верю. Они там любят приврать и наверняка бы поклялись, что вообще бессмертны, если бы от них не потребовали доказательств. Но мы могли бы жить вечно, если бы согласились прожить все это время дебилами.

– Не хотите ли вы сказать, что Бог, когда создавал человека, выбирал между долгой жизнью и интеллектом?

– Но ведь все это есть даже в Библии, Карлотта. Два древа – познания и жизни. Съедаете плод с древа познания и наверняка умираете. Съедаете с древа жизни – и остаетесь вечным ребенком в райском саду. Бессмертным.

– Вы рассуждаете в теологическом ключе, а я считала вас атеистом.

– Теология для меня шутка. Забавная. Я смеюсь над ней. Я могу шутить о теологии, разговаривая с верующими. Вы понимаете меня? Мне это приятно. Успокаивает.

Теперь она поняла. Яснее объясниться он не мог. Он выдавал ей ту информацию, за которой она приехала, но в закодированном виде, в том виде, который обманет прослушивающих – а тут наверняка есть люди, следящие за ним, подслушивающие каждое его слово, – но он обманывает прежде всего собственный мозг.

Шуткой. Только так Антон мог сказать ей правду и поддерживать разговор достаточно долго, чтобы удержаться в его русле без последствий для психики.

– Что ж, в этом случае я с удовольствием выслушаю ваши насмешки в адрес теологии.

– Книга Бытия повествует о людях, которые жили по девятьсот лет, но она умалчивает, насколько глупы были эти люди.

Карлотта рассмеялась нарочито громко.

– Вот почему Господь Бог утопил все человечество: довели старика, – продолжал Антон. – Отделался от дураков и заменил их смышлеными. Быстро-быстро-быстро шевелились их мозги, метаболизм тоже. И шустренько этак в могилку.

– От Мафусаила, который прожил почти тысячелетие, до Моисея, с его ста двадцатью годами, и к нам. Но у нас-то срок жизни увеличивается?

– Я закончил, ваша честь.

– Разве мы становимся глупее?

– Мы стали такими остолопами, что скорее выберем для своих детей долгую жизнь, чем позволим им стать похожими на Бога… зная… добро и зло… зная… все… – Антон схватился за грудь, задыхаясь. – О боже! Господи на небеси… – Антон рухнул на колени. Дыхание стало учащенным и коротким. Глаза закатились. Он упал.