Тень евнуха

И тогда Тереза подошла ко мне, прекрасная, любимая и обнаженная, и ткнула мне пальцем в грудь, забыв о своей наготе и заставляя меня стыдиться наготы моей, и сказала мне с неподдельным презрением, что я не имею ни малейшего права лезть в ее работу и что она и ее менеджер и без меня могли решить, сказать «да» или «нет» или отложить решение. Ты понял? И если некоторые не знают своего места, то все это бессмысленно. Микель понял и смирился с тем, что чудо, которым он жил в эти дни, лопнуло как мыльный пузырь.

– Я могу ему немедленно перезвонить и…

Она поглядела на меня так, что я понял, что единственным правильным путем будет отступление. Молча, со слезами на глазах, кусая губы, я ушел в спальню одеться. «Noveletten» в тот момент закончились, и в музыкальной комнате наступила тишина. Одевшись, я вернулся в зал. Прежде чем взяться за дверную ручку и попрощаться, я услышал скрипку Терезы. Вторая партита Баха. Я бесшумно открыл дверь. Посреди зала Тереза, все еще обнаженная, с закрытыми глазами, нежно прижавшись щекой к скрипке, а этот жест пробуждал во мне такую ревность… не обращала никакого внимания ни на что, кроме музыки. Любимая Тереза. Тихо, чтобы не нарушить связь Терезы со скрипкой, я сказал: «Я ухожу, Тереза». Она не открыла глаз, не замедлила темпа, и ни одно из ее движений не выдало, что она меня слышит. Микель еще долю секунды поглядел на нее, сгорая от желания, и подумал: «Черт, черт, а ты, паршивец, будто не знал, что это было невозможным чудом, что все на ниточке висело, что надо было думать головой, блин?»

Она стояла к Микелю спиной, он еще раз с любовью взглянул на нее. Это была не пустая ее причуда: речь шла о ее работе, а он повел себя как последний дурак. Вот и все. Он грустно улыбнулся, потому что вспомнил, что в тот день ему так и не удалось сказать ей, как он ее любит. Он бесшумно закрыл дверь. «Noveletten», восемь фортепианных пьес, написанных Шуманом в момент эйфории, когда Клара сказала ему «да», «Noveletten», о которых Шуман сказал Кларе, что ему хотелось бы назвать их «Wiecketten»[192], жаль, что нет такого слова, восемь фортепианных пьес, прославляющих радость зарождающейся любви, послужили тому, чтобы похоронить любовь, которую мы с Терезой только начинали строить. Улетучились и Бах, и Шуман, и возможность услышать ее интерпретацию Второго концерта Бартока, над которым она только начинала работать, и ее, как мне говорили, великолепное исполнение концерта Альбана Берга. И вместе с ними возлюбленная Тереза исчезла из моей жизни. Вот так, Жулия. Вдруг. Как будто умерла.

3

В течение следующих недель я много раз пытался приблизиться к Терезе. Но она либо была на гастролях, либо не желала со мной разговаривать. Такими бесповоротными были все ее решения: насколько я ее знаю, это было ее главной защитой от жизни.

Микель не мог избавиться от памяти о Терезе и о тех неделях безмятежного счастья, которые должны были привести к некоему союзу, обоюдному согласию душ. Он никогда не забудет, что, когда это должно было произойти, сработал сигнал тревоги. И сигнал тревоги сказал Терезе: «Осторожно с Микелем Женсаной; несмотря на весь свой престиж, он дурак, который не видит различия между личной жизнью и карьерой и все мешает в одну кучу; он не понимает, что профессиональная сфера для меня – это святая святых и соваться в нее я никому не позволю. Точно так же, как и в личную жизнь. И когда кто-то, кем бы он ни был, вызывает в них короткое замыкание, он либо находит себе новое место, как Арманд, либо уходит, как Микель. Мне очень жаль, но такова моя жизнь».

Первые дни прошли для меня в молчании и недоумении. Не слишком ли она все преувеличивает, эта женщина? И нужно ли было, чтобы я… Какая-то очень далеко запрятанная во мне гордость заставила держаться на некотором расстоянии и ждать, что она позвонит мне и скажет: «Ладно, Микель, наверное, я погорячилась, но ты же знаешь, что я никому не позволяю вмешиваться в свою работу». А я, улыбаясь и задумчиво допивая кофе, печально усмехнулся бы и сказал: «Да, ты, наверное, погорячилась, но и я был не прав». И от щедрот душевных предложил бы перемирие, она согласилась бы, и мы бы вновь погрузились в глубины вечного счастья, аминь. Но Тереза не позвонила, несмотря на мое недоумение по поводу ее молчания. Она не позвонила, не оставила мне никакого сообщения, не сделала ни малейшего шага. Прошло несколько недель. Так что пришлось зашевелиться самому Микелю, и он решил начать бороться за то, чтобы заново обрести потерянную мечту. Единственным ответом была торопливо написанная Терезой записка, в которой говорилось: «Не докучай мне, не мешай мне. Мне предстоят три очень важных выступления, а ты меня расстраиваешь. Перестань посылать мне письма, перестань мне звонить, исчезни из моей жизни, забудь обо мне: у нас ничего не получилось и хватит об этом. Прощай. Т.».