Тень евнуха

Тереза еще пару раз вышла на сцену поклониться и сложила руки в мольбе, чтобы ее не просили играть на бис. Зал понял ее, но почему-то не перестал аплодировать. Она была великолепна. Джон Кикокс, ничуть не завидуя успеху исполнительницы, еще раз пригласил ее выйти на сцену. И Микель подумал, что после этого замечательного выступления в Лондоне Арманд, наверное, уже рассчитывает на дюжину выгодных контрактов по всему миру и громкий триумф на международном рынке звукозаписи. Тереза снова вышла на поклон. Но у нее что-то было в руках, и Микелю сразу стало ясно: это коробка конфет с ликером. И она, устремив взгляд в зал, взмахнула ею каким-то отчаянным движением, как будто говоря: «Микель, если ты здесь, давай поговорим, es ist genug, Микель, я жду!» И аплодисменты стихли, начался антракт, а их взгляды не встретились. Я несколько минут не мог сдвинуться с места, охваченный мыслями обо всем пережитом и услышанном и о том, как случай снова привел меня к ней. И еще до того, как зазвучали первые такты Первой симфонии Малера, я уже спустился по лестнице, вышел из концертного зала и пошел к гостинице, в направлении, совершенно противоположном тому, куда устремлялись мои мысли. А Тереза сидела в гримерной, ожидая белую бабочку.

В гостинице его ждала записка от Стайнера с просьбой перенести ужин на завтра. Он просил перезвонить. Но когда Микель перезвонил, трубку Стайнер не взял. Микель, идиот, ты должен был зайти в гримерную, друг ситный! Она тебя ждет, наверное, а ты сбежал, как и твой отец. И Микель схватил чемодан и швырнул его на кровать. В ярости я запихнул туда всю одежду и вслух сказал, как будто бы участвовал в спектакле для невидимого зрителя, для бога какого-нибудь: «Бежать так бежать». С сердцем, словно залепленным лейкопластырем, Микель отправился в Хитроу, намереваясь улететь как можно дальше от Терезы. Но, подходя к зоне досмотра, я развернулся, будто испугавшись пройти с разбитым сердцем через рамку металлоискателя. Вернулся на такси в Лондон и в той же самой гостинице (мистер Жинсейна, сорри, вы опоздали на самолет?) повис на телефоне, пока ему не удалось узнать, где остановилась Тереза. Полпачки «Кэмела» спустя ее голос сказал: «Хеллоу?»

– Мисс Планилла?

– Speaking[200].

– Это я.

Молчание. Она вздохнула. Мы вздохнули.

– Микель?

– Speaking.

– Ты где?

Они встретились у Мраморной арки через полчаса. Она отложила на потом телефонные звонки и другие срочные дела, к отчаянию Арманда, которому хотелось, чтобы она все уладила заранее, перед тем как уедет из Лондона.

Они сели на скамейку перед Гайд-парком. Она нерешительно улыбалась. Что до Микеля, то сердце его готово было выскочить из груди и колотилось до боли, перекрывая своим «бум-бум» шум машин на Оксфорд-стрит.

– Как у тебя… – сказал один из них, а другой ответил: «Да так, ничего, помаленьку». И «бум-бум» с нерешительной улыбкой встретились на скамейке, пока небо на закате окрашивалось багрянцем. Они уже год не виделись, со дня «Noveletten», и им было очень трудно сказать: «Зачем ты принес мне конфеты? Что ты делаешь в Лондоне? Все нормально?», «Тебе без меня плохо?», «Ты меня прощаешь?», «Но ведь это я»… «И почему ты не пришел в гримерную?» «Я сбежал, ведь я же не хочу…» «А сейчас ты зачем позвонил, в конце-то концов?», и он не знал, что ей ответить, потому что сам не знал, зачем это сделал. Солнце побагровело, столько времени склоняясь к закату, и начало ретироваться.

– Я рада тебя видеть.

– Я тоже. Посмотри, какой закат.

– Да. Прямо багровый.

Они пошли пешком по Оксфорд-стрит, смущенно держась за руки и продолжая рассказывать друг другу о том, что они делали все это время, что у них нового, как они друг по другу тосковали и как друг друга ненавидели: «И как мы только умудрились». Но прошло уже несколько месяцев, и, может статься, через их жизни прошли чьи-то чужие жизни, и в этом было трудно признаться. Но главное, что мы с Терезой шли по Оксфорд-стрит, держась за руки. Я купил ей букет каких-то цветов в одном из уличных киосков. И мы зашли в кафе на углу – попить чаю. Это напомнило Микелю, как он пил чай всего несколько часов назад, перед началом концерта: «Мне это кажется таким невероятным».

– Невероятным, о чем ты?

– О том, что мы снова встретились, что разговариваем. – Он взял ее руку и, набравшись смелости, поцеловал. – Ты была великолепна сегодня. Ты не знаешь, концерт записывали на пленку?

– Спасибо. – И так, будто для нее это было безразлично: – Не знаю. Да.

Я чуть не сказал, что люблю ее, но не решился. Я не решился, не зная, не разрушит ли одно неловкое движение эти волшебные минуты. И промолчал, несмотря на то что в какое-то мгновение мне показалось, что сияние ее глаз говорило мне: «Скажи». Они снова пошли гулять и как-то незаметно стали рассказывать друг другу о своих планах. У нее была еще пара концертов в этом месяце, а ему, кроме истории с Рушди, еще предстояло отредактировать интервью со Стайнером.

– С кем?

– Давай я приглашу тебя на ужин. Ты согласна?