Тень евнуха

На самом деле это из-за нее Ровира решил снять с себя сан, потому что без ее присутствия он больше не мог сохранять спокойствие. Начальство не удивилось его прошению, и все прошло достаточно быстро. Ровира оставил Общество Иисуса, пребывая в отчаянии, в муках несчастной любви и печали, готовый бегать по улицам Барселоны, крича: «Монтсеррат, Монтсеррат!» Друзья из Ордена остались в прошлой жизни, а больше друзей у него не было, потому как двенадцать лет – это не шутка. Но он об этом даже не подозревал, а потому и позвал нас в ресторан в Барселонете, чтобы поплакаться о своей любви и чтобы было у кого спросить: «Где моя Монтсеррат?» А им-то что было ответить, ведь их уделом была совсем другая жизнь, полная страха, любви и смерти. Организация, в которой они состояли, тоже запрещала любовь между товарищами, не бывшими женихом и невестой или не состоявшими в браке, наказывала за прелюбодеяние и самым суровым образом поддерживала чистоту их морального облика во благо революционной борьбы. И требовала от каждого из своих членов конкретного анализа конкретной реальности. Ad majorem Dei gloriam[81].

Но Ровира не замечал неловкости со стороны Франклина и Симона и плакал о своей любви. Он не понимал, что мы с Болосом уже много лет не делали друг другу подобных признаний, несмотря на то что нас объединял Страшный Секрет. А может быть, именно поэтому мы и не делали друг другу признаний. И Ровира принялся нас упрашивать, чтобы мы рассказали ему, чем это мы занимались с того дня на Северном вокзале, когда он отбыл навстречу своей мечте.

– Людей убивали, – сказал я, в первый раз искренне глядя на Болоса.

Тот потушил сигарету и сказал, выдыхая дым:

– Точно: убивали людей.

– Да ладно, кончайте. Не хотите рассказывать?

И Болос рассказал ему свою чрезвычайно интересную историю, о которой я ничего не знал. Он начал работать в адвокатской конторе и рано или поздно намеревался заняться политикой. Я поглядел на него удивленно и сказал: «Ты, Болос?» Он несколько обиделся и ответил: «А чему ты, собственно, так удивился?» А я: «Ну так, я просто… думал, что тебе это все уже надоело». «Говори за себя», – резко ответил он, и Ровира не мог ничего понять, глядя на этот теннисный матч по новым правилам. И, видя, что это может привести к ссоре, я попытался опять перевести разговор на любовь Ровиры и сказал ему, что все мы идем по жизни как-то бестолково.

– Говори за себя. – Голос Болоса звучал очень сухо.

– Значит, это мы с тобой, Ровира, только я и ты, идем по жизни как-то бестолково. И ничего с этим не поделаешь.

Болос отхлебнул пива и решил не обращать на меня внимания. Он указал на Ровиру и начал разрабатывать теорию: самый лучший способ, чтобы не удариться опять в разговоры о себе и обо мне. Микель последовал его примеру и несколько минут рьяно защищал тезис о физической и метафизической невозможности дружбы между мужчиной и женщиной. Поскольку (довод Микеля, эксперта в этом вопросе) еще задолго до того, как у тебя на нее встанет, сердце уже заставит тебя смотреть на нее совсем по-другому. И ученый Болос (магистр дружбы Йельского университета) добавил, что дружба определяется как раз щедростью добрых чувств, которые даришь, не ожидая ничего взамен. И ни в коем случае не ожидая, чтобы с тобой переспали. И Микель, несколько одурев от пива, пытался внушить Ровире, что настоящая, не преследующая шкурного интереса любовь – это любовь к друзьям. А все остальное – ерунда. И если мужчина и женщина пытаются стать друзьями, на их пути всегда встает непредвиденная влюбленность (герр Микель Женсана, Doktor Гейдельбергского университета in Freundschaft[82]), потому что люди наивны как черт знает что, Ровира. И всегда влюбляется мужчина. А Болос: «Вот еще выдумал. Очень часто это женщина теряет голову: я тебе по опыту говорю». Он так сказал только для того, чтобы произвести на нас впечатление.

Но печаль Ровиры была слишком сильна, чтобы уловить все эти мельчайшие оттенки. Пользуясь моментом, когда и Болос, и Микель поднесли кружки пива ко рту, он застенчиво, ученическим, студенческим тоном произнес следующее:

– А если они оба влюбятся?

– Отлично, – одобрил герр доктор Микаэль Женсана, промакивая бумажной салфеткой пиво с бороды. – Это начало великой любви.

– Будь бдителен! – предупредил, как всегда требовательный, Болос. – Ты это, случайно, не о себе?

– О себе. Я уверен, что Монтсеррат меня тоже любит, иначе она бы от меня не сбежала.

– Знаешь что? Не ищи ее.

– Почему? Я ее люблю.

– Она дура. Она того не стоит.

– Она решила исчезнуть для моего же блага. Потому что любит меня. Из щедрости.

– Если бы она тебя любила, – (у Болоса были обширные теоретические познания в области чужой любви), – она бы сама тебя вытащила из этого монастыря, или как его там.

– Не выдумывай! Она человек принципа.

– А ты нет?

– А я влюблен. – Он застенчиво посмотрел на них и взял сигарету, предложенную Микелем. – Даже если я снял с себя обеты, я все равно верующий.

– Это ненадолго, Ровира.

– Почему ты сказал, что у Болоса были обширные теоретические познания в области чужой любви?