Тень фараона

– Мне очень жаль, – сказал я и, сгорая от стыда, бросил взгляд на оттопыривавшуюся набедренную повязку. – Прошу прощения.

Перед тем как уйти, я, не сдержавшись, бросил отнюдь не равнодушный, но похотливый взгляд, который не остался незамеченным, на ее совершенное тело с плавными изгибами, на гладкую кожу и грудь, что бросали вызов возрасту женщины, родившей шесть дочерей. Она разгадала мой взгляд с первого же мгновения и понимающе, едва заметно улыбнулась. Я вышел из покоев царицы потрясенный, и мне пришлось уединиться во мраке своей каморки, чтобы хоть немного прийти в себя. Неужели я один так остро переживал случившееся?

Тут не позвал меня той долгой ночью, когда я ворочался без сна, думая об этом теле, немолодом, но все равно прекрасном, о том, как оно выгибалось под стоны наслаждения. Я понимал, что испытывать влечение к царице – непростительный грех. Она любила меня как сына и доверяла мне, я сотни раз видел ее обнаженной, потому что нагота не считалась чем-то особенным. Участники публичных церемоний, желая подчеркнуть свою непорочность или смиренно повиниться перед богом в каком-либо проступке, обычно бывали обнажены. Но я никогда не видел ее обнаженной в самом сокровенном смысле слова. Я видел ее на пике запретной страсти. Плотская любовь не была под запретом. До того как царь серьезно заболел, они с царицей безмятежно занимались любовью в саду в присутствии придворных, зная, что они с благоговением относятся к их близости, но те картины никогда не вызывали у меня такого чувства, которое я только что испытал при виде царицы.

Я спрашивал себя, не схожу ли я с ума?

Я думал о ней, о Туте, о фараоне и жрецах и был готов бежать из дворца в пустыню. Мною овладел соблазн, и опасность поддаться ему была велика. Я больше не был безымянной тенью принца, я стал самостоятельной фигурой в новой игре, для участия в которой моих возможностей было недостаточно. Мне хотелось убежать в далекую деревню и трудиться на полях у реки. Я был молод, силен и мог пробиться в жизни, не подвергая себя такой опасности.

Я чувствовал, что мир вокруг меня рухнул. После случившегося ничто не останется прежним. Ни доверие царицы, ни доверие фараона, если он узнает (я подумал о том, что сделают жрецы темного бога, если узнают они…), ни доверие самого Тута.

В конце концов я собрал узелок со своими пожитками, взял циновку и даже вышел в сад, надеясь отыскать искусно спрятанную потайную дверь, появившуюся как по волшебству, и бежать вон из дворца. Однако на полпути я подумал, что такое поведение недостойно сына Атона, к тому же я не мог не оправдать доверия, оказанного мне Эхнатоном, – и я вернулся, но так и не смог уснуть.

Даже спавшая у меня под боком собака беспокойно ворочалась, словно почуяв скорпиона или змею.

3

Прошли недели, прежде чем мы вновь увидели фараона. Он заметно осунулся. Потемневшая кожа приобрела лиловый оттенок, словно все его тело было покрыто синяками, и все же он, казалось, был счастлив остаться в живых после очередного приступа болезни.

Как обычно, с его возвращением во дворце воцарилось веселье. Жизнь вернулась в привычное русло – улыбки, царедворцы, гомон, церемонии, праздники, благовония, наряды, игры. Все вокруг ликовали.

Все, кроме Тута.

Мы с ним виделись только изредка, по утрам он обычно куда-то исчезал. Я не знал, продолжает ли он встречаться со жрецами, хотя подозревал, что так оно и есть.

Я, как обычно, проводил время с царской семьей, наслаждаясь счастливыми мгновениями и предчувствуя, что конец мой близок – по меньшей мере как слуги при дворце.

Тут, как и прежде, словно ничего не случилось, звал меня принять участие в играх, а на церемонии жертвоприношения солнцу я иногда замечал тревожный блеск в глазах Нефертити и перехватил один-единственный заговорщицкий взгляд, брошенный на меня.

Я с удовольствием проводил время во внутреннем саду, в одиночестве или в многочисленной компании детей разного возраста, даривших столько счастья царской семье, особенно после смерти Макет.

Я не грустил и не испытывал страха, иногда мне нравилось находиться в кругу товарищей. Последние события убедили меня, что не стоит отдавать предпочтение ни одной из враждующих сторон.

Отправляясь к Нилу, где Тут не стал бы меня искать, я наслаждался исходящим от реки покоем. Тревожные мысли уносились прочь, я сидел или лежал на берегу, нежась в удушающий зной под легким ветерком, любуясь переливами красок и солнечными бликами на воде, покачивающимися маленькими лодочками, и забывал обо всем. В один из таких дней я не заметил, что рядом со мной стоит Мерит.

– Не грусти, Пи. Мы сделаем так, чтобы ты остался во дворце, даже если Тут прогонит тебя.

Она уселась рядом. Я, благодарно улыбнувшись, смотрел на нее. Она не была миловидной, поскольку унаследовала от отца толстые, непропорционально большие губы и странное телосложение, но, без сомнения, была так же добра и отзывчива, как и он.

– Спасибо, Мерит. На самом деле я не грущу. Просто размышляю.

– Здесь очень хорошо. Ведь иногда малыши немного надоедают, верно?

Я решил воспользоваться случаем и спросил: