Тень гоблина

В комнате, кроме Плавского, находилось еще человек пять верных Алексею Викторовичу людей. Губернатор собрал свой малый круг той же ночью и подробно рассказал собравшимся о том, что происходило на мнимых именинах Скураша. Однако было и кое-что, о чем он предпочел умолчать. Например, о том, как он, после разговора с Малютой, когда все присутствующие снова расселись за столом, предпринял весьма неуклюжую попытку примирения и даже своеобразного покаяния перед местными. Он также предпочел опустить своё обещание непременно наказать людей, готовивших эти злосчастные документы и убедивших его в необходимости их отправки. Послушав его рассказ, человек непосвященный мог бы подумать, что вся эта канитель была заранее спланирована Плавским исключительно для того, чтобы проверить силовиков и местных на их лояльность к нему. Он с самодовольным видом курил, вставив сигарету в неизменный мундштук, набранный из редкого сорта янтаря. Генерал оставался верен своему принципу — никогда не проигрывать, а перед подчиненными и неискушённой публикой оставаться всегда победителем, даже если для этого необходимо откровенно врать.

— Иван Павлович, поздравляю вас с очередной победой! — четко держа нос по ветру, произнесла Михайлина Гаржинова, молодящаяся женщина лет пятидесяти, исполняющая не совсем понятную роль в свите губернатора. — Нет, я без всякого подхалимажа, всегда поражаюсь вашему таланту заставлять любую ситуацию работать на себя…

— Вы в корне ошибаетесь, Михайлина Михайловна, я никогда в жизни не заставлял никого работать на себя лично, и в этом моя сила и моё отличие от тех, кто растаскивает сегодня Россию. Я умею и знаю, как обратить любое действие или бездействие во благо нашей общей с вами идеи, идеи всенародного благоденствия — придав голосу выражение суровости, изрек генерал.

— Да, да я вас пониманию! Но будущее народа настолько ассоциируется во мне, как и в мыслях миллионов простых людей, с вашей титанической деятельностью, что мы имеем полное право называть его вашем именем, — с деланной обидой возразила Гаржинова.

— Иван Павлович, да хрен с ним, с народом, он у нас особенно никогда не умел быть благодарным, надо думать, что делать с Москвой и местными законодателями, вы ведь понимаете, что они вам фактически объявили войну? — возбужденно обратился к губернатору Стариков.

— Виктор Алексеевич! — рявкнул генерал. — Я бы вас попросил впредь о народе в моём присутствии так не говорить! Это раз. Второе — война это привычное для меня состояние, и не было еще ни одного боя, который бы я не выиграл! Вот женщины, — он бесцеремонно ткнул пальцем в Михайлину Михайловну, — и те это понимают, хотя, в отличие от вас, не мнят себя великими аналитиками и комбинаторами. И, наконец, третье — Скураш прав — полную ерунду вы со своими дармоедами придумали, какие комплексные проверки, какие следователи по особо важным делам, вы-то хоть проверили, есть сейчас такие зубры в генпрокуратуре?

— Иван Павл…

— Не сметь меня перебивать! — грубо одернул Старикова начавший заводиться губернатор. — Что, не нравится, когда против шерсти? Ничего, придется выслушать! Не надо мне городить ерунду, что Малюта роет под вас и вашу группу, выполняя задание своего начальства со Старой площади. Чушь это полная! Я проверял по своим каналам, там даже не догадываются о вашем существовании! А вы тут возомнили из себя этакую ужасную грозную силу! Да тьфу вы, а не сила! Более того, они на полном серьёзе уверены, что весь этот бред с силовиками я придумал сам лично, чтобы увести край из-под контроля Кремля и начать развал России! Так кто в моем окружении враг? Я вас всех спрашиваю?! — генерал обвел присутствующих ненавидящим взглядом.

— Товарищ генерал-губернатор! — срывающимся от напряжения голосом вскочил навытяжку старший из братьев Укольников. — Мы же выполняли ваш приказ и хотели, чтобы все было как лучше…

— Что?! — взревел Плавский. — Так выходит, это я сам додумался до всей этой хуйни? Вон отсюда, и чтобы духу вашего поганого завтра в Есейске не было! Ну, кто еще желает обвинить меня в разрушении моей Родины?

Желающих возражать или оправдываться больше не нашлось. Все сидели, понуро опустив головы, и ждали любого повода, чтобы улизнуть подобру-поздорову, пока и их не постигла участь Стариковского любимчика.

На их счастье в кармане у генерала зазвонил телефон. Вообще-то Иван Павлович считал ниже своего достоинства носить с собой мобильные телефоны, их с полдюжины таскала за ним охрана, однако, для одного аппарата было сделано исключение, номера, которого никто не знал, даже Стариков. Вот именно этот телефон и зажужжал сейчас в одном из генеральских карманов. Зажужжал как-то особенно противно и настойчиво.

— Все свободны, — зло бросил Плавский, недовольный тем, что пришлось прервать разнос.

Буквально через секунду в помещении никого не было. «Тараканы ошпаренные»! — с пренебрежением глядя им вслед, подумал генерал и распахнул крышку телефона.

— Прошу извинения за ночной звонок, это я, — зачастила трубка голосом Амроцкого, — здравствуйте. Я, наверное, вас разбудил?