Тень Голема

После такого начала могло показаться, что переговоры не задались, но впечатление это было обманчивым. Быстро выяснилось, что, несмотря на прилюдно полученное «огорчение», гулявый воевода оказался вполне покладистым малым, который, получив от князя Прозоровского «плешивый ефимок»[49], легко смог погасить обиду в своем широком казачьем сердце. Более того, проявляя исключительное великодушие, он бескорыстно, то есть задаром, взялся лично сопроводить царских посланников на совет казачьих атаманов.

Кони шли тихим, «недокрытым» шагом, почти прижавшись боками друг к другу. Искусный наездник Феона сидел в седле как влитой и с интересом разглядывал казачий табор, время от времени ловя на себе отстраненные взгляды обитателей лагеря. Стало понятно, что настроены казаки скорее настороженно, чем враждебно. Впрочем, видимость сдержанности и спокойствия во время войны – это почти всегда обман. Феона по опыту знал, на что способны три тысячи вооруженных людей, загнанных в угол, если найдется рядом тот, кто умело воспользуется их страхами или тщательно скрываемой растерянностью.

Осмотревшись по сторонам, отец Феона жестом поманил к себе отца Афанасия и, указывая глазами на амбар в глубине двора, что-то шепнул на ухо. Афанасий скосил удивленный взгляд на товарища, натянул поводья на себя и, не произнеся ни слова, утвердительно кивнул головой. Не привлекая к себе внимания, монах спокойно направил лошадь в сторону указанного строения. Это удалось сделать так обыденно, что его маневр остался совершенно не замеченным.

Отряд Прозоровского вместе с сопровождавшим его гулявым воеводой подъехал к небольшой избе, ранее, скорее всего, служившей либо лавкой приказчика, либо обычной сторожкой. У входа стояли четыре крепких казака, вооруженных легкими саблями и одной затинной пищалью на высокой деревянной сошке.

– Приехали! – громко сообщил покладистый начальник гуляй-города, слезая с коня.

Открыв скрипучую дверь избушки хлопком ладони, он, гостеприимно улыбаясь, пригласил царских посланников внутрь. Прозоровский, Головин, Плещеев и отец Феона приняли приглашение, в то время как сопровождавшие их дворяне из поместной конницы, спешившись, молча выстроились в линию напротив охранявших избу казаков. Выглядело это довольно угрожающе. Гулявый воевода опасливо покосился на замерших, словно каменные истуканы, телохранителей князя, но, поразмыслив, решил не придавать этому особого значения и, махнув рукой, поспешил за гостями, уже скрывшимися в проеме двери.

Внутри сторожка смотрелась куда просторнее, чем это можно было предположить по ее внешнему виду. Скорее всего, из-за того, что, кроме широких лавок вдоль стен, другой мебели в избе вообще не было. Не было даже икон в красном углу. Только большой наперсный крест, видимо отобранный у какого-то бедолажного попа, тоскливо болтался на ноже, глубоко воткнутом в верхний венец клети. От большого количества людей, находившихся в закрытом помещении, воздух в нем был затхлым, будто прокисшим. На лавках сидели полтора десятка пестро одетых казачьих атаманов с потными, раскрасневшимися от духоты лицами. При виде незваных гостей они резко прервали оживленный разговор и настороженно посмотрели на вошедших.

– Доброго здоровья, Петра Петрович! С чем пожаловал? – произнес сухой и длинный как жердь казак с руками отменного молотобойца, явно державший себя в этой компании за старшего.

– Поговорить с вами, дураками, решил. Усовестить! – хмуро глядя в лица казаков, укоризненно произнес прямодушный воевода. – Вы чего, стервецы, творите? Смуту затеяли, а о семьях подумали? О бабах, о детишках малых?

– Иван Галкин[50], – обратился он непосредственно к вожаку мятежников, – мы на Тереке два года вместе супротив Кабарды стояли. Я доверял тебе!

Атаман смущенно почесал крыжом сабли за ухом и переглянулся с товарищами.

– Петра Петрович, мы тебя уважаем. Все помнят, как ты кумыкского мурзу Салтан-Магмута покорил и аманата[51] в Терский городок взял. Но здесь не Терек! Здесь враг куда страшней будет, а Скородом шесть лет разоренный стоит. Остроги посадскими людишками на дрова разобраны. Получается, ты за стенами Белого города отсидишься, а мы в открытом поле под польскими пулями головы сложим? Нет к тому нашего согласия. И не уговаривай, воевода!

– Кто сказал, что вас уговаривать пришли? – подал голос молчавший до сих пор Прозоровский. – Вы – мятежники, а с мятежниками разговор короткий! Дыба, кол да колесо.

– Ты кто будешь такой смелый? – опешил Иван Галкин, с удивлением разглядывая князя.

– Я – князь Семен Прозоровский, назначен государем держать оборону на Яузе, и моя тысяча сабель за стенами хорониться не будет. А ты ноешь, как пошлая девка! Забыл, казак, что на войне честь дороже жизни?

Галкин прищурился, зашипел как змея и бросил на князя гневный взгляд.

– А не боишься, что после таких слов я весь ваш отряд с потрохами гетману Сагайдачному сдам? Его гонцы с утра здесь ошиваются. Им радость будет!