Тень Голема

В Старом Земском приказе, расположенном у Воскресенских ворот Китай-города, мало что изменилось с той поры, как отец Феона, казалось, навсегда покидал его стены. Удивительным было то, что минувшее время проявило изрядную терпимость к ветхому зданию, более полувека не знавшему ремонтов и серьезных перестроек. В результате такого небрежения краска с его стен облупилась, кирпич кое-где осыпался, но в целом добротное здание выглядело вполне неплохо для своих лет. С чувством легкой грусти от нахлынувших воспоминаний миновал монах просторные сени и вступил в светлую горницу приказных палат, по давно устоявшемуся обычаю служившую рабочим местом судей, их товарищей и дьяков Старого Земского двора. Устои эти и сейчас никто менять не собирался.

Недавно назначенный на должность Главного судьи стольник Степан Матвеевич Проестев встретил монаха, сидя за большим дубовым столом, покрытым зеленым сукном с чернильными пятнами, которые застенчиво прикрывал деревянный короб настольного письменного прибора. Феоне показалось, что он узнал свой стол и залитое чернилами сукно, и даже короб на столе. Впрочем, выяснять, так ли это, не было желания. Настоящий интерес вызывал у монаха новый хозяин Земского двора, о котором в силу обстоятельств он был наслышан, но с которым до сих пор встречаться не доводилось.

На первый взгляд было Проестеву немногим за тридцать лет. Невысокий, жилистый, с тяжелыми мужицкими руками и крепко посаженной на плечи «лошадиной» головой, которая при первой встрече вызывала у собеседника оторопь и тревогу, часто перераставшие в беспорядочное смятение при более тесном общении с ним. Даже ближние дьяки и подьячие шептались между собой, что родители, видимо, мастерили их начальника из одного дубового полена. По общему мнению, Проестев не умел улыбаться или, во всяком случае, никогда не позволял себе этого при посторонних. Был он невероятно подозрителен и всегда недоволен окружающими. Вся жизнь царедворца была посвящена только одному – служению Государю. Кажется, иной корысти у судьи просто не существовало.

Степанов рассказывал Феоне о своем новом начальнике, пока кони, запряженные в заморский «каптан с оглоблями», неспешно везли их в Земский приказ. Теперь же отец Феона смог убедиться в справедливости слов приказного дьяка. Встретил Проестев монаха весьма сухо и настороженно. Смерив посетителя ледяным взглядом черных, никогда не моргающих глаз, он жестом пригласил его сесть на лавку подле себя.

– Отче… или лучше с вичем? Как желаешь?

– Все равно, – в голосе Феоны звучало безразличие.

Проестев холодно кивнул головой.

– Значит, Григорий Федорович.

Заносчивый и ревнивый к чужой славе сановник сразу решил показать небольшую нужду в общении и даже сделал вид, что не очень осведомлен о том, кто перед ним находится.

– Мне тебя начальник Разбойного приказа боярин Шереметьев насоветовал. Сказывал, пособить в одном деле можешь?

Хладнокровный и, как правило, безразличный к чужой спеси, Феона на этот раз решил не спускать молодому чиновнику его вызывающего высокомерия.

– Вот как? – прервал он начальника Земского приказа. – А где сам Федор Иванович? В Москве ли?

Проестев болезненно поморщился, досадуя на то, что собеседник дерзнул перебить его, но, поразмыслив, хмуро ответил:

– Нет его в Москве. Поехал в Торжок со шведами против ляхов договариваться.

Феона усмехнулся, без страха глядя в глаза грозному судье.

– Ты, Степан Матвеевич, не серчай. Я ведь чернец, от мирских дел далек. Думаю, для государевых нужд тебе повесомей меня советник потребен? Какой прок с бедного инока? Пойду я, коли так!

Проестев даже крякнул с досады, разом перестав держать себя высокомерно.

– Брось сиротой казанской прикидываться, Григорий Федорович. В державе нашей нет человека более тебя сведущего в делах сыска и дознания. О том все знают!

– Так уж и все?

– Все! Потому и позвал тебя.

– Ладно, коли так! Говори, судья, какое тайное дело у тебя ко мне?

Проестев словно ждал этих слов. Поднявшись с кресла, он пальцем поманил за собой инока и спустился с ним и сопровождавшим их Степановым по узкой каменной лестнице в одну из множества мрачных камор подклета Земского приказа. В маленьком помещении не было ничего, кроме колченогой лавки и грубо сколоченного из березовых досок стола, на козлах около которого стояло два больших сундука со сбитыми замками да полдюжины небольших ларцов и скрыней на самом столе.

– Это что? – спросил Феона, с любопытством осматривая комнату.

Вместо ответа Проестев запалил от горящей свечи пару масляных ламп, закрепленных в стене, и, откинув крышку одного из ларцов, с отстраненным видом покопался в бумагах, лежащих внутри.

– Третьего дня скончался думный дьяк, Петр Алексеевич Третьяков. Знал его?

– Ну как знал? – скривился Феона. – Виделись раньше. Что с ним? Болел?

– Да нет, здоров был. В один день собрался! С утра в Ближней думе околачивался, потом в Посольском приказе посланников голландских принимал, а после обеда лег почивать и уже не проснулся!

– Полагаешь, помог кто?

Проестев равнодушно пожал плечами: