Тень Голема

– Кто знает? Смерть в глаза не смотрит, а за спиной стоит: отвернешься от недруга – и вот она!

– Убедительно! – улыбнулся отец Феона. – Тело где?

– Тело?

Проестев изумленно посмотрел на монаха.

– В земле, где еще? Мы что, нехристи? Не пошлый мужик прижмурился. Тут думный дьяк ноги задрал! К тому же не было у него примет опоения зельем. Проверили. Не затем тебя звал!

Проестев вывалил содержимое одного из ларцов прямо на стол. Россыпь писем, меморий[52] и грамоток горкой легла перед отцом Феоной. Он взял одно, развернул и посмотрел на свет.

– Тайнопись?

– Как видишь! Степанов при дознании в тайнике под половицей сыскал. Чутье у него на это, что ли?

Феона с удивлением посмотрел на начальника Земского приказа.

– Ты вроде недоволен, Степан Матвеевич?

– Пустое! – отмахнулся тот. – Ты не принимай беспокойство за досаду. Знаешь ведь, людям такого чина, как Третьяков, тайнопись государевым указом запрещена была. На тебя одна надежда, Григорий Федорович; говорят, что в этом деле лучше тебя никого нет!

Отец Феона невольно улыбнулся лестным словам чиновника, больше не пытавшегося изображать из себя перед монахом важного барина.

– А твои, что же, не смогли?

– Коли смогли, я бы тебя не звал! – скривился Проестев. – Мы всех людишек Посольского приказа с пристрастием допросили. Никто не знает шифра Большого Страуса!

– Кого?

– Это прозвище такое у Третьякова было. Говорят, сам себе придумал!

– Занятно! Ну давай посмотрим, что это за страусовая тарабарщина?

Феона, подобрав полы монашеской однорядки, уселся на лавку и стал разбирать бумаги, внимательно изучая и раскладывая их по разным сторонам стола. В результате получилось две большие стопки, одну из которых он разбил еще на три более мелких. Закончив с раскладкой, он молча откинулся на лавке, прижавшись спиной к холодной стене подклета, и сильно задумался.

– Ну что? – не выдержал Проестев.

– Это анбур, – вымолвил монах, не отрывая отрешенного взгляда от лежащих перед ним писем.

– Что?

– Пермское письмо. Его лет двести пятьдесят назад святой Стефан Пермский создал для зырян, но дело как-то сразу не пошло, и азбуку почти забыли. Зато в моей молодости, еще при государе Иване Васильевиче, стефановским письмом часто пользовались московские писцы и приказные подьячие – буквы они писали пермские, а слова русские. Все просто.

– Ну вот же! – оживился за спиной Проестева приунывший от томительного ожидания Степанов. – Я говорил, что Григорию Федоровичу эта загадка на один зубок! Раз, и нету!

Феона строго посмотрел на торжествующего дьяка.

– Погоди, Ванька, раньше времени мне акафисты читать.

Он указал на разложенные на столе стопки писем.

– Здесь две разные литореи, писанные тремя людьми. Непросто все.

Проестев напряженно вглядывался в лицо монаха.

– Разобраться сможешь?

– Попробую.

Феона осмотрелся и невозмутимо добавил:

– Света бы сюда побольше!

– Это можно. Иван Данилович, огня!

Пока Степанов носился по крутой лестнице вверх и вниз, исполняя поручение начальства, Феона задумался о том, что ему было известно о новопреставленном думном дьяке? Оказалось, совсем немного. До восшествия на трон нынешнего государя отец Феона даже не знал о существовании такого человека. Петр Алексеевич Третьяков представлялся ему самым обычным представителем крапивного семени мелких чиновников, совершившим головокружительное продвижение по службе благодаря заурядному предательству.

Изменив законно избранному царю Василию и отъехав в стан Тушинского вора, он без лишних проволочек из «старого» приказного подьячего был пожалован самозванцем чином думного дьяка и возглавил Поместный приказ, имевший особо важное значение в условиях бушующей в стране гражданской войны. Какими причинами был обусловлен стремительный взлет еще достаточно молодого, тридцатилетнего московского дворянина без больших денег, связей и опыта государственных дел, оставалось только гадать. Но самым удивительным было то, что Третьяков, являясь, по сути, самым запятнанным среди всех думных дьяков, умудрился не только сохранить, но и упрочить свое положение при новой династии, став главой Посольского приказа. Это при том, что бывший тушинец, предавший хозяина, исхитрился дважды присягнуть польскому королевичу Владиславу и так же дважды ему изменить.

Около пяти лет назад, будучи главным судьей Приказа Большого прихода, отец Феона часто встречал при дворе этого грузного пучеглазого человека с большим телом и маленькой головой, на самом деле напоминающего редкую заморскую птицу, но до общения между ними дело так никогда и не дошло. Феона знал, что Третьяков открыто покровительствовал английской «Московской компании» ровно так же, как деятельно препятствовал торговле в России их основных конкурентов из голландских объединенных провинций. Понятно, что делал он это отнюдь не бескорыстно; впрочем, при дворе этим вряд ли кого можно было удивить. Ему также приходилось слышать от доверенных людей прямые обвинения думного дьяка в тайных контактах со шведами и срыве мирных переговоров с Польшей. Но все это осталось на уровне слухов и последствий не имело.