Тень Голема

– Выясним!

Проестев бросил на монаха хмурый взгляд и скривил недовольную мину.

– Как по мне, так все ясно. Чего еще выяснять? Купили англичане думного дьяка Третьякова с потрохами, а он им тайны наши выдавал да голландцев притеснял. Голландцам убытки терпеть надоело, они его и опечалили затейливо.

– Очень может быть, – охотно согласился отец Феона и указал пальцем на небольшую стопку неразобранных бумаг, – только пока не прочитаны эти письма, я бы не спешил с выводами.

Начальник Земского приказа хотел что-то возразить монаху, но вместо этого достал за пазухи своего кафтана свернутую вчетверо бумагу и протянул ему:

– На, почитай. Вчера мои люди перехватили письмо голландского посланника Исаака Массы своему правительству.

Феона раскрыл письмо и прочитал его содержимое. В основном это была обычная дипломатическая переписка, состоящая из непроверенных слухов, грязных сплетен, материальных требований и финансовых предложений. Самое интересное, как обычно, находилось в самом конце. Голландский посол писал: «Сегодня получено известие, что в Москве скончалась Большая страусовая птица, т. е. великий канцлер, всегда большой приятель англичан, а наш противник. Полагают, что он был отравлен. Дай Бог всем врагам нашей отчизны подобный конец или лучший образ мыслей».

– Ну что, все еще сомневаешься? – спросил Проестев, забирая письмо обратно.

Феона неопределенно пожал плечами и упрямо повторил:

– И все же я бы не спешил. Мы не знаем, что сокрыто в оставшихся бумагах. Шифр мне неизвестен. Писал его другой человек. На ином, чем латынь, языке. Чутье подсказывает, что для нас там есть много интересного!

– Что предлагаешь?

Отец Феона словно ждал этого вопроса и не задумываясь ответил:

– В шотландской роте «бельских немцев» был такой поручик – Андрей Мутр. Часом, не знаешь, он еще служит?

– Он теперь капитан этой роты. Назначен полгода назад, сразу после гибели прежнего капитана Вилима Грима.

Феона перекрестился и грустно покачал головой:

– Жаль, земля ему пухом! А с Андреем поговори. Прежде он иногда помогал мне.

Проестев нахмурился и изобразил на лице сдержанное недовольство.

– Я рассчитывал на тебя.

В ответ Феона мягко улыбнулся и отвел глаза в сторону, избегая обиженного взгляда начальника Земского приказа. Казалось, монах просто не испытывал внутренней потребности заниматься предложенным ему расследованием. Было ли это следствием принятой схимы и попыткой полностью удалится от мирских дел или, что скорее всего, в этом имелись иные, скрытые мотивы, оставалось только гадать. Вслух отец Феона произнес вполне миролюбиво:

– Честно говоря, я не встречал человека, который с такой легкостью решал бы самые сложные загадки. В этом деле он лучше меня!

– А доверять-то ему можно? – В голосе Проестева все еще слышалась досада.

– Было бы нельзя – не предлагал бы. Он точно поможет. Поговори с ним.

– Ладно. Поговорю. А сам ты куда?

Феона хмыкнул себе под нос и неопределенно пожал плечами:

– Вернусь в лагерь к Прозоровскому, найду отца Афанасия, а там посмотрим.

Монах встал с лавки, вежливо поклонился всем оставшимся и неспешно направился к выходу из комнаты. Начальник Земского приказа задержал его словами:

– Поезжай. Я найду тебя, коли понадобишься. Только давай договоримся. Обо всем, что было сегодня…

Проестев приложил указательный палец к губам.

– Это излишне, – улыбнулся отец Феона. – Я умею хранить тайны.

Он еще раз посмотрел на стол, заваленный бумагами умершего думного дьяка, и покачал головой:

– Говорят, смерть превращает жизнь в судьбу. Стоит признать, что смерть Третьякову удалась весьма плохо.

Глава 13

Уже сто лет, как между Мясницкой и Покровкой, на полпути от Белого города к Скородуму, широко раскинулась одна из самых больших дворцовых слобод в столице. Почти все жители этой слободы занимались крестьянским промыслом, доставляя на царскую кухню урожай из свежих овощей, фруктов и зелени. Подводы со снедью шли в Кремль неиссякаемым потоком, а царский двор требовал новых разносолов. Некоторые особо рукастые из слободских так поднаторели в своем мастерстве, что умудрялись выращивать в нехитро слаженных теплицах диковинные по московским меркам дыни и арбузы. Пробовали разводить хурму, персики и виноград, но прихотливые южане суровыми московскими зимами вымерзали на корню. Впрочем, и без того слобода числилась среди наиболее зажиточных в Москве. Звалась слобода Огородной, или просто Огородниками.