Объединиться улицам мешают ложные представления о различиях между ними. Стоит людям встретиться, и глаза находят в других глазах любовь, разум замечает несправедливость, истина освобождает их. Властям на любой улице невыгодны свободный разум и свободные сердца, потому что власть – нечто противоположное свободе. И как человек, далекий от власти, я предпочитаю, чтобы парни с Бэк-стрит избегали Мейн-стрит, чтобы копы сами финансировали свои фильмы, а воротилы с Уолл-стрит держались подальше до тех пор, пока все улицы не сольются в одну.
Но на эти досужие размышления не было времени: чем позже Джагат от нас уедет, тем больше пробок будет на дорогах. Карла, по-видимому, тоже это понимала.
– Ты проверил, как там Дидье? – спросила она.
–
– И где устроились?
– В «Махеше», и потому мне недоступны. Тамошние сканеры мой штрихкод не считывают.
– Если все же услышишь что-нибудь, дай мне знать.
– Да, конечно. А знаете, почему все так тащились от этих двух иностранцев, когда они кантовались на улице? – спросил он задумчиво.
– Ну, наверное, потому, что они хорошие парни, – предположил я.
– Не только поэтому, – сказал он, чертя носком ботинка зигзаги в пыли.
– А почему, интересно? – спросила Карла, которую всегда тянуло ко всему хорошему в людях.
– Потому что их звали
Индия. Время, измеряемое стечением обстоятельств, логика, построенная на противоречиях. Джагат раскачал дерево с сучком, на котором я угнездился было и восстановил, как мне казалось, душевное равновесие. Но в городе почти каждый день что-нибудь сотрясало мою шаткую опору. Мир, где я жил, хотя не был рожден здесь, сбрасывал странные цветы со всех деревьев, на которых я пытался найти убежище.
– Ты нам очень интересно это рассказал, Джагат, – сказала Карла.
– Правда? – отозвался он, нахмурившись, чтобы скрыть смущение.
– Правда. Спасибо тебе за это.
Джагат, чье имя означает «Весь мир», покраснел и отвел глаза, машинально прикоснувшись к ручке ножа на поясе.
– Слушай, старик, – обратил он ко мне свое лицо в шрамах, говоривших многое всякому, кто на него смотрел, – по-моему, это неправильно, если я буду брать себе всю выручку с твоих сделок.
– Ты делаешь всю работу, – возразил я, – так почему бы тебе не брать все деньги? Я, по идее, еще должен тебе за то, что ты не даешь делу заглохнуть. И должен немало, дружище Джагат.
– А, пошел ты, – засмеялся он. – Нравится тебе или нет, но я откладываю двадцать пять процентов для тебя каждую неделю, и не возникай.
– Ладно,
– Когда ты вернешься с этой жуткой горы с ее тиграми и святыми, то не на пустое место.
– И я буду очень рад этому, когда вернусь в твой жуткий город с копами и бизнесменами.
– Может, проедемся с Джагатом до автострады, а потом вернемся? – предложила Карла.
– Неплохая идея. Ты не против, Джагат, если мы составим тебе компанию, или предпочитаешь спуститься быстро?
– Давайте спустимся неторопливо, дружище-
–
– Что-что? Ты брала уроки русского языка у Олега? – спросил я, снимая байк с упора.
–
– А это что значит?
– Спроси его.
– Обязательно спрошу, – отозвался я, и она засмеялась еще громче.
Мотоцикл – ревнивое металлическое существо. Если он любит вас, то стоит вам только подумать о другом мотоцикле – он чувствует это, обижается и не хочет заводиться. Поскольку я посмотрел на байк Джагата, мой не стал работать даже после того, как я трижды нажал на стартер.
Байк Джагата между тем уже выдавал свое медленное мотоциклетное стаккато. Однопоршневой мотор мотоциклетного двигателя объемом триста пятьдесят кубов – это барабан, который доставит вас куда угодно при условии, что вы позволите ему играть его собственную музыку.
Я нажал на педаль еще раз, но получил в ответ только презрительное покашливание.
Карла наклонилась, держась за ручку руля, и ласково похлопала байк по бензобаку.
– Прогулка до шоссе и обратно пойдет тебе на пользу, малыш, – сказала она. – Давай прокатимся!
Я опять нажал на стартер, и, секунду-другую повыпендривавшись и почихав, байк завелся.