Неожиданно она вскочила и стала рыться в своих вещах. В конце концов она нашла присланное мне письмо, которое сохранила.
– Как раз подходящий момент, чтобы прочитать это письмо из тени горы. – Она отдала мне письмо и снова свернулась калачиком около меня.
Она зевнула во всю пасть и закрыла глаза. Я развернул письмо, занимавшее меньше страницы. Писал его Джордж Близнец. Я прочитал письмо при свете фонарика.
Я отложил письмо и обнял Карлу. Она уснула довольно быстро, а мне для этого потребовалось время.
Я думал о четверке, сидевшей у костра, – об Анките, Винсоне, Дидье и Рэнделле, оторванных от своей любви, но нашедших ее вновь в рассказанных друг другу историях, которые они подбрасывали по очереди в костер, чтобы он не затух.
Я думал об Абдулле. Он никогда не изменял тому, во что верил, но почти всегда был один. В другом из темных закоулков памяти я увидел Викрама, такого же одинокого в смерти, каким он был в последнее время в своей полужизни.
Я думал о Навине, влюбленном в Диву Девнани, но отгороженном от нее колючей стеной, называвшейся высшим обществом.
Я думал об Ахмеде, который рассказал мне как-то, брея меня очень опасной бритвой в своем Салоне красоты, что он всю жизнь любил одну женщину. Их разлучили их семьи, и в последний раз он видел ее, когда ей было девятнадцать лет.
Я думал об одиноком Идрисе, одиноком Кадербхае, одиноком Тарике, одиноком Назире и о Кавите, ставшей одинокой без Лизы, а также обо всех, кто жил и умирал в одиночестве, но всегда любил или верил в любовь.
Чудо не в том, что любовь находит нас, как бы это ни было странно, предопределено и сверхъестественно. Чудо в том, что даже если мы так и не находим любовь, если она напрасно ожидает нас на крыльях мечты и не стучится в нашу дверь, не оставляет нам вестей и не подносит цветов, – даже в этом случае многие из нас не перестают верить в любовь.
Счастливым любовникам нет необходимости верить в нее. А те, что не знали любви, но продолжают верить в нее, – жрецы любви, поддерживающие ее жизнь в садах веры.
Я посмотрел на Карлу, дышавшую мне в грудь. Она дернулась, заблудившись в каком-то из углов своего сна. Я погладил ее, и ее ровное дыхание стало музыкой моего покоя.
И я поблагодарил за этот благословенный покой, охватывавший меня при ней, того, кто подарил мне его, – не знаю, была то судьба, или звезды, или ошибки, или добрые дела. Я наконец уснул, а серебряный кубок полумесяца высып'aл звезды на наши сны в горной тени.
Глава 81
Гора стала особым периодом нашей жизни, с его ритуалами и закатами, трапезами и медитациями, молитвами и покаяниями, кострами и смехом. Наши друзья один за одним покидали лагерь учителя, пока с Идрисом, Сильвано и несколькими учениками не остались только Карла и я.
Она была права, настаивая на том, чтобы провести какое-то время вдали от города. Простота бытия, как ни странно, добавила новое измерение в наши отношения; взаимопонимание постепенно сгладило острые шипы городской жизни. Мы ежедневно и еженощно подолгу беседовали, обращаясь к прошлому в ускользающем настоящем.
– Он спас меня, – сказала Карла однажды, когда через несколько недель после нашего переселения на гору в разговоре всплыли годы, связанные с Кадербхаем.
– Ты встретила его в самолете, когда была в бегах.
– Да. Я была сама не своя. Я убила насильника, изнасиловавшего меня, и, хотя я знала, что сделала бы это снова, если бы пришлось, я была почти невменяема. Я добралась до аэропорта, купила билет и села на самолет, но в воздухе, в пяти милях над землей, я буквально развалилась на части. Кадербхай сидел рядом со мной. Он возвращался в Бомбей, у меня же был билет в одну сторону. Он вызвал меня на разговор, а когда мы приземлились, привез меня сюда, на гору. На следующий день я стала на него работать.
– Ты любила его, – сказал я, потому что любил его тоже.
– Да. Он мне не нравился, и я говорила ему об этом; я не одобряла того, что он делал, но я любила его.
– Как бы ни расценивать его деятельность, он сыграл важную роль в жизни города – и в нашей.