Тень и искры

– Меня обучали самообороне, – ответила я, потому что не было необходимости лгать. Но я могла выдать слишком много. Тем не менее с моего языка рвались слова, и на сей раз я не могла винить ви́ски. – Не уверена, чувствовала ли когда-нибудь отметины, о которых ты говорил. Наверное, иногда – да, но тогда заставляла себя не думать о том, что сделала. И это было легко. Может, даже чересчур легко. Я казалась себе… чудовищем.

Кончики его пальцев скользнули по моей щеке, вызвав разряд энергии. Удивленная, я подняла подбородок, а Эш собрал мои волосы и заправил мне за ухо.

– Ты не чудовище.

Боги, если бы он знал.

– Я совершала чудовищные поступки, которые… буду совершать снова. Вспомни, что я сделала с Тавиусом.

– Ублюдок это заслужил. – Глаза Эша вспыхнули. – И когда его душа выйдет из ям, я лично сделаю с ним что-нибудь похуже.

Удовлетворение, которое испытала, услышав это, наверное, стало еще одним указанием, что со мной что-то неладно.

– А что за ямы?

– Ямы Вечного пламени, – объяснил он. – Я позаботился, чтобы его душа без промедления попала туда. Он будет гореть, пока я его не освобожу.

О.

Проклятье.

– Но эти чудовищные поступки, скорее всего, спасли кому-то жизнь, – произнес он, и у меня перехватило дыхание.

Сир Холланд сказал нечто подобное после того, как мама впервые заставила меня отправить послание.

Я хотела спросить, как бы он судил мою душу, но решила, что лучше этого не знать.

Он провел пальцами по изгибу моей щеки.

– Я знаю одно, льесса. Чудовище не стало бы беспокоиться, чудовище ли оно.

У меня перехватило дыхание. Я никогда об этом не думала. И теперь не понимала, почему меня это так поразило или почему не пришло в голову раньше, ведь эта идея довольно проста. Не то чтобы слова Эша стерли мои грехи. Эш был прав. В основном. Тем не менее его слова немного разогнали тьму, которая всегда теснилась на задворках моего разума. Когда я сделала вдох, казалось, впервые за долгое время начала дышать. Хотелось поблагодарить за это Эша.

Недолго думая, выпустила плед и преодолела небольшое расстояние между нашими ртами. Я поцеловала Эша, и его губы сразу приоткрылись, впуская меня. У него был вкус дымного виски и самого холодного часа ночи. Я положила руку ему на грудь и ощутила его дрожь. Тогда перенесла руки на его плечи и перебралась к нему на колени. От ощущения его кожи сквозь тонкую ночную рубашку меня пронзило обжигающе-ледяное чувство. Вздрогнув, он запустил руку в мои волосы. Я навалилась на него, укладывая на спину. Первозданный Смерти уступил без промедления, без вопросов. Я поцеловала его, позволив себе потеряться в ощущениях от его губ, вкуса его рта и твердости, прижатой к моему животу, – позволив себе наслаждаться всем этим. Просто существовать в том, как бережно он вплетал пальцы в мои волосы, нежно касался спины. Как он застонал, когда я отстранилась. Просто жить в том, как он резко вдохнул, когда я поцеловала его шрам, а потом под подбородком.

Я прошлась языком и губами вдоль его шеи, довольная тем, как он откинул голову на подлокотник кушетки. Мои губы зацепили край его татуировки. Я подняла голову. Вблизи наконец смогла разглядеть в звездном свете все отметины на его коже.

– Это капли, – сказала я, трогая татуировки пальцем. Я посмотрела на него. – Что это за капли?

– Кровь, – ответил он. – Они представляют капли крови. Но красные чернила не задержатся на моей коже. Очень непросто оставить шрамы на коже бога, не говоря уже о Первозданном. Чтобы сохранились хотя бы черные, нужно втирать соль.

Я зашипела сквозь зубы.

– Ой!

– Не слишком приятная процедура.

Я поцеловала каплю.

– Что ты имеешь в виду?

Некоторое время он молчал.

– Они представляют тех, кто лишился жизни от моих рук, действий или решений, которые я принимал или не принимал.

Я застыла, уставившись на татуировки.

– Их, должно быть… сотни. Может, даже тысячи.

– Они напоминают, как легко можно уничтожить жизнь.

Напоминание. У меня защемило сердце и сжалось горло.

– Ты не в ответе за то, что делают другие.

– Ты этого не знаешь, льесса.

Я покачала головой.

– В ответе те, кто совершал эти действия.

Эш ничего не сказал, и я знала, что капли крови, наколотые чернилами на его кожу, – это тяжкое бремя потерянных жизней, а не отнятых им. Я посмотрела на завиток, который тянулся вдоль его груди и исчезал под поясом штанов. Какая из частей татуировки представляла Латана – друга, которого убили Кресса и те два бога? Или родителей Эша? Богов, прибитых к стене? Избранных, которых он не спас? Только на этой части его тела десятки узоров. Столько потерь… слишком болезненное напоминание, которое могло придавить горем и незаслуженным чувством вины. Я бы не выдержала такого веса.

Должно быть, Эш сильнее всех, кого я знала.