Тень ислама

В ожидании, когда какой-нибудь спаги или бедуин позовет ее на ночь любви, она возвращается на свою скамейку. Но глаз ее пасмурен, на губах ее нет улыбки: она помнит всегда о прекрасном Могаммеде, избранном возлюбленном, спящем там, в далеком Могриде.

ОМЫВАТЕЛЬ МЕРТВЫХ

(Песнь, спетая в палатке, между Афлу

и Тоггином, всадником Могаммедом

ульд Абд эль Кадер Бен Зианом).

Я приветствую тебя, брат с чистым сердцем.
О, последний посетитель, ты входишь в мою палатку…
Я тебе скажу, только тебе одному, всю истину.

Я прошел в дверь, в которую все пройдут:
Пастухи и ага, каиды и нищие.
Я не солгу тебе на пороге:
В доме иного мира
Оставляют позади себя лукавство.
ппп
Я верил в дружбу братьев, вскормленных тою же грудью,
В любовь детей моих, плоти от плоти моей,
Я верил в богатства под сенью широкой палатки;
Я стремился к обилию пищи
И к великолепию одеяний.

Я ценил быстроту и огонь жеребцов,
И силу руки, украшающую мужчину,
И целомудрие, венчающее чело женщины.
Но час пришел
И ангел моей смерти приблизился:
Я почил и я тебя приветствую,
О, омыватель мертвых, единственный оставшийся у меня друг!

Мое тело получит от тебя последнюю ласку,
Благодаря тебе я познаю саван,
Который станет для меня белым одеянием вечности.

Когда водворят меня в убежище могилы,
Когда сердца мусульман
Вознесут надо мной последнюю молитву,
Меня забудут вскоре, забудут мое имя,
Ибо имя мое было создано для жизни.

О, омыватель мертвых, спустя два года
Приди спросить тернии, взрастущие на моей могиле,
Чьи дружеские слезы орошают их,
Чьи рыдания зачаровывают ветер.

Они скажут тебе: дождь небес
И пение птиц, умирающих также,
Дождь небес и пение птиц
Во славу Того, кто не умирает.

Вл. Лебедев ИЗАБЕЛЛА ЭБЕРГАРД

«Имя Изабеллы Эбер гард, приобщенное к именам Флобера, Маскере и Фромантена, часто вспоминается, когда цитируют тех, кто вызывает в нас представление о Северной Африке».

Victor Barrucand

Огненным летом 1916 года, после раскаленного недвижного дня, поднимались мы вечерами на высокий холм над Ореовицей.

Истомленные огневицей и палящим зноем, мы чувствовали себя счастливыми в наступающей прохладе позднего вечера.

Нам светил золотеющий месяц, легкий ветер доносил свежесть близкого Вардара и аромат отдыхающих от дневного жара цветов.

И быстрая скороговорка пулеметов, прерываемая взрывами орудийной пальбы, звучала нам в эти вечера чем-то странным и далеким.

Капитан Ватье, высокий и стройный, приехавший в Македонию из Марокко, страдал одною со мной слабостью — любовью к Востоку.

Восток, мистический и притягательный, занимал наши помыслы. Ватье набрасывал передо мною в эти незабываемые вечера, на холме над Ореовицей, один за другим волнующие образы Северной Африки, образы мусульманского Востока, и сладкое имя Изабеллы Эбергард не сходило с его уст.

И когда я спросил его однажды, — кто же это такая Изабелла Эбергард, — он посмотрел на меня с недоуменным изумлением.

— Вы не знаете Изабеллы Эбергард? Но ведь это ваша замечательная русская женщина! Такая, какою может быть только русская.

И целый вечер я слушал с восхищением рассказ французского офицера об удивительной русской девушке, о которой вряд ли многие из русских слышали.

Он обещал мне привести из Франции, если ему удастся уехать в отпуск, хранимую им книгу Изабеллы Эбергард.

И действительно, Ватье привез эту книгу в зеленой обложке с серебряным полумесяцем.