Тень каннибала

- Интересно, - сказал Сорокин, - а кто он, по-твоему?

- Забродов - беглец из какого-то романа, - сказал Мещеряков. - Фенимор Купер, Майн Рид... Да нет, даже не так. Не из романа, а из утопии. Идеальный человек в представлении какого-нибудь кабинетного философа.

- Гм, - сказал Сорокин. - Да... Ну, это ты, брат, загнул. Хорош идеальный человек! Идеальный солдат - это я еще понимаю.

- Говори потише, - попросил Мещеряков. - Тоже мне, идеальный солдат... Тебе бы такого подчиненного, ты бы его лично через неделю расстрелял перед строем. Потом бы, конечно, посмертно представил к ордену, но сначала все-таки расстрелял бы.

- Пожалуй, - подумав с минуту, хмыкнул Сорокин. - А все почему? Все потому, что в нашей грубой жизни ничто идеальное не приживается.

- Этот негодяй прижился очень даже неплохо, - заметил Мещеряков.

- Идеальная приспособляемость, - подсказал Сорокин.

- Очень смешно, - огрызнулся Мещеряков. - Что-то ты сегодня и в самом деле.., того. Колючий, как дикобраз. В чем дело?

- Сейчас, - проворчал Сорокин, - расскажу... Тебе как: полный доклад представить или только тезисы?

- Конспективненько, - усмехнулся Мещеряков, - вкратце. Впрочем, можешь не трудиться. Я, знаешь ли, иногда из чистого любопытства просматриваю газеты.

Сорокин шепотом произнес матерное ругательство.

- Целиком и полностью с тобой согласен, - не слишком сочувственно сказал Мещеряков. - Журналисты - это вечная заноза в наших с тобой задницах. Ничего не поделаешь - свобода печати... Слушай, а ты не пробовал их, скажем, расстреливать? Или сажать, а? Берешь кило героина, заряжаешь им редакционную машину, сажаешь всех до последнего курьера в кутузку, а потом тихо шлепаешь при попытке к бегству... Не пробовал? А ты попробуй.

- Смешно тебе, - проворчал Сорокин, с тоской заглянув в бокал с пивом. - А у меня, между прочим, какая-то сволочь людей ест.

- Ну, у меня людей тоже периодически едят, - сказал Мещеряков. Приходишь утром на службу и отдаешь приказ: такого-то ко мне в кабинет, А тебе отвечают: никак невозможно, потому как такого-то вчера съели. Вызвали наверх и сожрали с потрохами, а объедки отправили на Чукотку, в театральный бинокль за американскими разведывательными спутниками следить.

- Ну и что ты тогда делаешь? - с неожиданно вспыхнувшим интересом спросил Сорокин, - Ну а что в таких случаях делают? - вяло откликнулся Мещеряков. - Хватаюсь за свою задницу и щупаю: на месте она или половину уже кто-нибудь отгрыз? Тьфу! Хотел поднять тебе настроение, а получилось, что свое испортил. Девушка! Организуйте-ка вы нам коньячку... Граммов по пятьдесят для начала, хорошо?

- А что скажет госпожа полковница? - на всякий случай спросил Сорокин.

- А твоя?

- А моя уже все сказала и укатила на дачу.

- А моя, - со вздохом сказал Мещеряков, - в Париже. Франко-российская дружба - это тебе не хухры-мухры, понял?

- Понял, - сказал Сорокин. - Да здравствует свобода?

- Что ты называешь свободой? Вот это? - Мещеряков обвел нетерпеливым жестом уличное кафе. - Или это? - он раздраженно кивнул в сторону своей машины, которая терпеливо дожидалась его у бровки тротуара, мигая оранжевыми огоньками аварийной сигнализации, как новогодняя елка. - Слушай, а давай напьемся!

- М-да? - с некоторым сомнением в голосе сказал Сорокин.

- А что? Со старшими по званию пить приходится осторожно - вдруг что-нибудь не то ляпнешь. С младшими - сам понимаешь, еще хуже. А с тобой как раз, что называется, в уровень. И повод есть...

- Какой повод?

- Свобода, елки-палки!

Принесли коньяк. Сорокин задумчиво повертел рюмку в пальцах и вдруг спросил:

- Тебе Забродов, случайно, не звонил?

- А что? - быстро откликнулся Мещеряков, бросив на приятеля острый взгляд, которого тот, похоже, не заметил.

- Да так, вспомнилось почему-то. Наверное, по ассоциации со свободой. Никогда не видел более свободного человека. Не считая душевнобольных, конечно.

- Вот-вот. Да нет, не звонил, конечно. От него разве дождешься? Понятия не имею, где его носит. Судя по тому, как долго он отсутствует, занесло его довольно далеко. Это же Забродов! Он мог, например, отправиться прогуляться в Непал - поболтать с ламой и вообще развеяться... Одно слово чокнутый!

На столе зазвонил мобильник Сорокина.

- Да уж, - беря телефон в руку, согласился Сорокин, - что есть, того не отнимешь... Вот же чертова штуковина! - воскликнул он, имея в виду телефон. - Я его когда-нибудь растопчу, ей-богу!

Хоть бы раз сказали что-нибудь приятное, а то все норовят сообщить какую-нибудь гадость.

- А вдруг? - с философским видом предположил Мещеряков. - Вдруг это, к примеру, Забродов - легок на помине? Вернулся и горит желанием повидаться... А?

- Сомневаюсь, - буркнул Сорокин, поднося трубку к уху. - Слушаю! сердито бросил он в микрофон.

Слушал он совсем недолго. Видимо, ему рассказывали что-то интересное, потому что, несмотря на железное самообладание полковника, лицо его буквально на глазах менялось, приобретая, как в калейдоскопе, все новые выражения: от угрюмой озабоченности к удивлению, затем через недоверие к робкой надежде и наконец к огромному облегчению.