Тень Каравеллы

— Не, — сказал он и потянулся. — Я от голода помереть боялся, а теперь ничего не боюсь… А ты из-за ангины дома сидишь? Я думал, из-за ноги. Нога-то целая?

Илька подтянул пижамную штанину и с удовольствием показал кровоподтек. Если рана не болит, ею очень удобно хвастаться.

— Сгибается? — спросил Генка.

Илька попрыгал на подоконнике.

— Козел, — усмехнулся Генка.

Илька довольно заулыбался. Козел — это совсем не обидно. Это вовсе не значит — драный козел, с соломой в бороде и репьями на худых боках. Это значит — горный козел, житель скалистых круч, летающий над жуткими провалами, по диким тропинкам. Легкий круторогий зверь.

— Да, я же забыл совсем, — спохватился Генка. — Зачем я к тебе шел-то! Я утром Ивана Сергеевича видел. Он просил сказать, что не зайдет к вам, потому что к Владьке улетает.

Илька огорчился и обеспокоился:

— Зачем?

— Я не знаю, он на ходу крикнул. Бежал на остановку автобуса и размахивал билетом.

— Что-то случилось, — полувопросительно заметил Илька.

— Да ну… Что может случиться? — возразил Генка. Но как-то неуверенно возразил и помрачнел. Потом сказал, стараясь прогнать тревогу: — Все хорошо было, Владька же писал. Недавно писал мне.

— И мне, — согласился Илька, но не успокоил себя. — А знаешь, Ген, в больницах бывает, что сегодня хорошо, а завтра плохо…

Генка, конечно, это понимал.

— Он так бежал, что я даже спросить не успел… Стой, Илька! Если бы что плохое, он бы грустный был! А он совсем не грустный. Потом даже рукой мне помахал как-то по-смешному. — Генка поболтал в воздухе ладонью. — Вот так… Я поэтому и не подумал о плохом, пока ты не сказал. Ты всегда панику поднимаешь, козел несчастный.

Илька облегченно засмеялся, подпрыгнул и снова повис в форточке.

— Правильно! Иван Сергеевич недавно говорил, что никакой опасности нет. Он маме письмо от врача показывал.

— А что, он к вам часто заходит? — как-то слишком небрежно спросил Генка.

Илька смутился. Сам не понял почему.

— Заходит… — сказал он и завозился в форточке. — Он зимой начал заходить, когда я ногу вывихнул. Помнишь?

Генка, видимо, не помнил. А Илька помнил очень хорошо, как сидел на скользком асфальте и не мог сдержать слезы. Генка и Яшка стояли рядом и ругались, потому что он не давал тронуть ногу. Хорошо, что Иван Сергеевич проходил мимо. Он без разрешения вправил Ильке ступню, на руках отнес его домой и долго убеждал маму, что ничего страшного не случилось. Будто не мама, а он работал врачом. На другой день он зашел снова и, смущаясь, сказал: «Как-то на душе неспокойно. Все думаю, правильно ли я ему ногу дернул? Может быть, не в ту сторону?» Все было правильно: Илька еще прихрамывал, но уже прыгал по комнате. Увидев такое дело, Иван Сергеевич стал прощаться, но мама усадила его пить чай и стала расспрашивать про Владика.

В третий раз Иван Сергеевич появился с письмом. «Владик про вас спрашивает, про ребят… Что написать? Как ты живешь, Илья-громовержец?» Илька удивился: он сам недавно нацарапал письмо Владику. Но радость от прихода Ивана Сергеевича была сильнее удивления. Потом Иван Сергеевич стал приходить просто так. Он жил теперь совсем недалеко, тоже в новом доме. «Сижу один, как крот, в пустой квартире. По вечерам тоска берет. Думаю, дай забегу на огонек», — признался он однажды. А мама объяснила Ильке: «Он по Владику скучает, а вы, наверное, похожи. Вот он тебя и навещает».

Такое объяснение не понравилось Ильке. Он вспомнил Владика и долго крутился у зеркала. Решил: «Нет, не похожи! Владик здесь ни при чем…»

— А, вспомнил… — вдруг спохватился Генка. — Это в зимние каникулы было. Он как дернет ногу, а ты как взвоешь!

Илька огрызнулся:

— А ты бы не взвыл?

— Взвыл бы, наверно, — честно сказал Генка. — Я ведь не смеюсь, а так… Я знаешь что думаю, Илька? Может, Владьку уже выписать решили?

— Тю… — сказал Илька.

— А что?

— Его в июне выпишут. Еще целый месяц ждать.

— Да знаю я. А если все хорошо, то, может быть, раньше?

— Раньше из больницы не выпускают, — с железной уверенностью заявил Илька. — Спроси у мамы.

Генка поднял свою сумку.

— Пойду я. Может, мать пришла с работы, открыла…

Илька сразу загрустил: опять сидеть одному. И тут он вспомнил:

— Гена, подожди! Не знаешь, где живут фламинго?

— Чего? — сказал Генка и поднял брови.

— Не «чего», а «кто», — строго поправил Илька. — Фламинго, такая розовая птица. Большая… Да ты не знаешь, раз спрашиваешь.

Генка подумал.

— Яшка, наверно, знал. Он всякие марки собирал про зверей. Иностранные.

— Яшка…

Они помолчали. Мало ли что знал Яшка! Этого теперь никто не узнает…

— А может быть, он не утонул, — тихо сказал Илька. — Может быть, он все подстроил, сумку на берегу оставил, а сам сбежал. Он в прошлом году в Африку собирался, у меня рюкзак просил.

— Брось! — серьезно сказал Генка. — Даже его мать сейчас так не думает.

«Яшка умер», — отчетливо подумал Илька и закрыл глаза. Он попытался представить мертвого Яшку-Воробья, но не смог.

Илька не боялся размышлять о смерти. Он относился к ней серьезно и спокойно. С печалью, но без страха он вспоминал, как хоронили отца.