Тень Хиросимы

– Тсс, дружище, я же говорил тебе: не спеши с выводами – так и до суждений недалеко. А добавишь всего лишь одну букву и до осуждения. Я простой Управляющий этого «театра» – исполнитель чужой воли, ты – Тень – творение прожектора и тоже исполнитель в угоду замершего «зрителя». Ты слышишь: всего-то маленький «театр». Пусть даже с его драмами и комедиями, с наигранными слезами и истерическим смехом. Но выйдешь за его стены и вдруг понимаешь: вот она – истина жизни. Щебечущая, горящая мириадами звёзд, шелестящая травинкой и многозначно безмолвствующая непостижимой безграничностью космоса… – простуженный тенор вдруг осёкся.

Наступила тишина, и если бы не потрескивание догорающих «декораций», некогда изображавших чьи-то дома, то можно было бы сказать: мёртвая тишина.

Первым не выдержал Тень – он завис в загадках и остался без ответа.

– Ты почему замолчал?

– Почему? Тень, ты, оказывается, опасный собеседник!

– Я!?

– Ну да.

– Чем же я опасен? – недоумённо пожал плечами Тень.

– Приставкой «со».

– Чего?! Скажи, Цивилиус, кто из нас того… ну…

– Ты хочешь сказать, свихнулся, сошёл с ума? Да!?

– …

– А кто определяет меру сумасшествия? Кому дана такая привилегия? Тебе! Мне! Им, оставшимся в «зале»! Здесь всё искусственно, мой друг. А значит – ложно. Чтобы не солгать, хотя бы самому себе, нужно найти «Выход» и постараться выйти наружу. Отойти на расстояние, а потом оглянуться… Да что это со мной сегодня? Болтаю и болтаю безумолку!

По голосу Тени показалось, что его невидимый собеседник раздосадован и гневается на собственную несдержанность. Он живо представил себе благовидного старичка с шёлковой седой бородой, нервно бегающего из угла в угол своей крохотной суфлёрской будки.

– Почему ты злишься?

– Я? Злюсь? – Цивилиус явно был поставлен в тупик прозвучавшим вопросом. – Ты уверен, что я могу злиться и вообще проявлять какие-либо эмоции. Хе-хе. Интересно. Я ничто, ибо я многолик, или, если тебе угодно, многогласен. Я отражение звука, рождающегося в душевной глубине каждого. Я эхо сцены. Хотя нет… – голос задумчиво замолчал, – кх-кх, – вежливо, по-стариковски мягко откашлялся и продолжил, – как я могу быть эхом, когда эхо вторично, а я – первичен. Великий Триумвират нашёптывает мне свою волю, а я оживляю «сцену», заставляя этих марионеток двигаться и говорить то, что пишется в сценарии.

– Так всё-таки он есть!

– Кто есть?

– Ну, этот, твой Триумвират.

– Он не мой. И никогда не был моим. И как его может не быть, вот сценарий. Триумвират – великий режиссёр. Уж поверь мне. Никто не может так писать: от возвышенно трагичного, до сатирически ничтожного. Никто! И как в нём уживаются злодейство и любовь?! Непостижимо!

– Так направь меня к нему. Меня нет в сценарии! Что мне делать? Ты не знаешь, так, может быть, Он подскажет.

– Кто Он?

Терпение было на исходе. Мало того, что его недавно испепелили дотла, не оставив ничего, только жалкую тень на обгоревшей мостовой. Так ещё теперь и издеваются: играют словами в прятки.

– Ну хватит! Ты… вы слышите меня, хватит хохмить надо мной. Ведь я живой человек! Всему есть предел… Я… – Он понял, что изрёк некоторую несуразицу: как он может быть живым после того, что с ним произошло, и замолчал, опуская бессильно руки и не зная, куда их деть.

– Ну, мой славный искатель правды, ты теперь осознал, что правда всегда однобока. Она всегда слепа по причине своей эгоистичности. Ты ищешь правду – ты найдёшь её. Но ничего более правды. – В голосе послышалось разочарование. – Я не хохмил над тобой – мне не дано это. Я пытался помочь тебе. Ты единственный мой собеседник, а не кукла, повторяющая послушно затёртые монологи. Ты знаешь, я устал, – послышался вздох, – всё, хватит с меня, иду к Архивариусу. Пусть теперь другие нашёптывают.

– Прости, Цивилиус. Я глуп. Но как мне быть, я стою на сцене, а меня нет в сценарии. Я вообще ничего не понимаю. Что же мне теперь, ходить туда-сюда и поднимать ногами пепел?

– Не ты один.

– Пойми, Цивилиус, хочешь ты того или нет, но на данный момент я таков, каков есть. Я Тень, слышишь, я Тень и не могу покинуть подмостков, даже если бы сильно желал этого. Я был человеком и жил там, куда меня поселила моя судьба. Не я взрывал ту бомбу, вычеркнувшую меня из сценария.

– Не ты?

– Не я!

– Не будь таким самоуверенным. Кажется, я уже говорил тебе об этом.

– А как же сила веры?

– Самоуверенность и вера, мой правдоискатель, так же отличаются друг от друга, как свет и тьма, как смерть и жизнь. Ты потому до сих пор и не можешь найти ответ, что служишь самоуверенности и не обретаешь свободу веры. И единственное твоё отличие от тех, расположившихся в партере и ложах, – ты бесплотен. Ты можешь играть, не оглядываясь на публику. И можешь жить, не ожидая рукоплесканий – жалкого звука, рождённого ладонями. В отличие от тех, жалких безвольных созданий на сцене жизни, возомнивших себя героями, ты один из немногих, кто живёт, а не играет. Кому не нужна маска и кто сам пишет и озвучивает свою роль.

– Так что же мне делать?