Тень 'Курска', или Правды не узнает никто

В этой же газете рассказывалось и о ещё одной тайне войны, связанной с немецким флотом - речь идет о так называемом проклятом корабле.

"То, что произошло с гордостью немецкого флота - огромным боевым кораблем "Шарнхорст", можно назвать цепью роковых случайностей, а можно проклятием, - писал автор публикации. - Еще до спуска на воду в 1936 году этот корабль сполз на верфи и раздавил 60 рабочих, ранив при этом 110 человек. Не удалось избежать конфуза и при его спуске на воду: "Шарнхорст" порвал трос и врезался в баржи. Через три года во время обстрела Гданьска с интервалом в день одна за другой неожиданно взорвались две из его орудийных башен, при этом погибло 28 человек. Во всех стычках с британцами гордости немецкого флота не удалось потопить ни одного корабля. Зато несчастья просто преследовали "проклятый" корабль. Во время обстрела Осло норвежский корабль повредил рулевое управление линкора, а при возвращении в порт "Шарнхорст" столкнулся с пароходом "Бремен". Конец гиганта был также бесславным: во время боя с британским флотом торпеда угодила ему в склад боеприпасов. И это привело к мощнейшему взрыву и затоплению корабля. Линкор стал могилой для 1422 моряков. Англичане подобрали только 36 человек. Два моряка считали себя счастливчиками: на обломках судна им удалось добраться до берега и избежать плена. Однако при попытке приготовить чай на захваченной с тонущего "Шарнхорста" паяльной лампе она взорвалась, и последние жертвы "проклятого корабля" умерли в ужасных мучениях..."

Закончив читать серьезную литературу, я взялся за стихи. Здесь, правда, было гораздо меньше интересного, но все-таки это тоже помогало коротать время. Впрочем, одно стихотворение я даже решил переписать себе в тетрадь - оно называлось "Акула", и над ним стояло имя неведомого мне поэта: Виталий Нефедьев.

...Под тропическим небом, где сочные звезды,

Словно персики, виснут на лунных лучах,

Мы ловили тунца, и тугие норд-осты

Согревались у нас на горячих плечах...

Первая строфа показалась мне замечательной и, записывая, я с удовольствием повторял про себя её строки. Дышали энергией и последующие четверостишия:

...Мы работали дружно и денно, и нощно.

Нам улов нелегко отдавал океан,

Шторм срывал яруса... Нам мерещились рощи

И прозрачный туман земляничных полян.

И наскучила нам красота голубая.

Были трюмы полны, мы готовились в путь.

Нетерпенье свое мы трудом убивали

И стремились заполнить досуг чем-нибудь...

(Собственно, то же самое теперь делал и я, пытаясь заполнить этот, невесть откуда взявшийся в моей жизни, досуг чтением случайных стихов. А чем ещё заниматься между поверхностью и дном океана, если ты не член экипажа и для тебя на лодке нет никакого дела? Было бы это на суше, там бы я мог хоть территорию подметать или, скажем, таскать дрова и воду для кухни, а здесь каждое элементарное дело требовало для себя определенного опыта и знаний. Я же всю свою жизнь имел отношение только к буквам, поэтому и теперь вынужден был проводить время, уткнувшись в столбцы рифмованного текста...)

...Как-то - ради потехи - большую акулу

Мы втащили на палубу. Лунная ночь,

Отразившись на ней, словно вспышка, сверкнула

И лучи голубые отбросила прочь.

Долго билась она и затихла устало

Жертва сильных людей, королева морей,

Потускнев на глазах, слившись с темным металлом

В электрической мгле корабельных огней.

И матрос, белозубой улыбкой сверкая,

Из-под тентовой тьмы незаметно возник,

Наступил на нее, наклонился, играя,

И ударом ножа срезал синий плавник...

Я думал, что стихотворение на этом и заканчивается, мне показалось, что оно уже полностью и весьма удачно завершено, и больше добавить нечего; я вообще любил, когда поэт оставляет разрабатываемую тему как бы с "полуприоткрытой дверью", давая мне самому кое-чего докумекать умом и дочувствовать душой. Но автору "Акулы" сказанного в предыдущих строфах показалось мало, и на следующей странице он принялся морализаторствовать, и этим своим морализаторством почти окончательно убил так неплохо начинавшееся стихотворение:

...И тогда содрогнулось прекрасное тело,

И из раны струею ударила кровь.

Пасть открыла она, словно крикнуть хотела

Что-то очень больное в глаза рыбаков.

С любопытством на действо смотрели матросы,

Только взгляд и неловок, и холоден был,

Словно вдруг озадачила совесть вопросом:

Человек, для чего ты акулу убил?..

Не отвечая на риторические вопросы автора, я откладывал тетрадь и ручку и погружался в дремоту, ожидая, пока мы преодолеем очередную сотню миль.

Но как бы там ни было, а хотя и сверхмедленно, но день за днем мы все-таки ползли на север в сторону Лабрадорской котловины и моря Баффина, уходя из-под контроля американских локаторов и сонаров и приближаясь к Канадскому архипелагу. За ним нас принимал под свою защиту надежный, как многометровая панцирная броня, зонтик Ледовитого океана, пронырнув под которым, мы были бы уже фактически дома.