Тень "Курска", или Правды не узнает никто

«То, что произошло с гордостью немецкого флота — огромным боевым кораблем „Шарнхорст“, можно назвать цепью роковых случайностей, а можно — проклятием, — писал автор публикации. — Еще до спуска на воду в 1936 году этот корабль сполз на верфи и раздавил 60 рабочих, ранив при этом 110 человек. Не удалось избежать конфуза и при его спуске на воду: „Шарнхорст“ порвал трос и врезался в баржи. Через три года во время обстрела Гданьска с интервалом в день одна за другой неожиданно взорвались две из его орудийных башен, при этом погибло 28 человек. Во всех стычках с британцами гордости немецкого флота не удалось потопить ни одного корабля. Зато несчастья просто преследовали „проклятый“ корабль. Во время обстрела Осло норвежский корабль повредил рулевое управление линкора, а при возвращении в порт „Шарнхорст“ столкнулся с пароходом „Бремен“. Конец гиганта был также бесславным: во время боя с британским флотом торпеда угодила ему в склад боеприпасов. И это привело к мощнейшему взрыву и затоплению корабля. Линкор стал могилой для 1422 моряков. Англичане подобрали только 36 человек. Два моряка считали себя счастливчиками: на обломках судна им удалось добраться до берега и избежать плена. Однако при попытке приготовить чай на захваченной с тонущего „Шарнхорста“ паяльной лампе она взорвалась, и последние жертвы „проклятого корабля“ умерли в ужасных мучениях…»

Закончив читать серьезную литературу, я взялся за стихи. Здесь, правда, было гораздо меньше интересного, но все-таки это тоже помогало коротать время. Впрочем, одно стихотворение я даже решил переписать себе в тетрадь — оно называлось «Акула», и над ним стояло имя неведомого мне поэта: Виталий Нефедьев.

…Под тропическим небом, где сочные звезды,
Словно персики, виснут на лунных лучах,
Мы ловили тунца, и тугие норд-осты
Согревались у нас на горячих плечах…

Первая строфа показалась мне замечательной и, записывая, я с удовольствием повторял про себя её строки. Дышали энергией и последующие четверостишия:

…Мы работали дружно и денно, и нощно.
Нам улов нелегко отдавал океан,
Шторм срывал яруса… Нам мерещились рощи
И прозрачный туман земляничных полян.

И наскучила нам красота голубая.
Были трюмы полны, мы готовились в путь.
Нетерпенье свое мы трудом убивали
И стремились заполнить досуг чем-нибудь…

(Собственно, то же самое теперь делал и я, пытаясь заполнить этот, невесть откуда взявшийся в моей жизни, досуг чтением случайных стихов. А чем ещё заниматься между поверхностью и дном океана, если ты не член экипажа и для тебя на лодке нет никакого дела? Было бы это на суше, там бы я мог хоть территорию подметать или, скажем, таскать дрова и воду для кухни, а здесь каждое элементарное дело требовало для себя определенного опыта и знаний. Я же всю свою жизнь имел отношение только к буквам, поэтому и теперь вынужден был проводить время, уткнувшись в столбцы рифмованного текста…)

…Как-то — ради потехи — большую акулу
Мы втащили на палубу. Лунная ночь,
Отразившись на ней, словно вспышка, сверкнула
И лучи голубые отбросила прочь.

Долго билась она и затихла устало —
Жертва сильных людей, королева морей,
Потускнев на глазах, слившись с темным металлом
В электрической мгле корабельных огней.

И матрос, белозубой улыбкой сверкая,
Из-под тентовой тьмы незаметно возник,
Наступил на нее, наклонился, играя,
И ударом ножа срезал синий плавник…

Я думал, что стихотворение на этом и заканчивается, мне показалось, что оно уже полностью и весьма удачно завершено, и больше добавить нечего; я вообще любил, когда поэт оставляет разрабатываемую тему как бы с «полуприоткрытой дверью», давая мне самому кое-чего докумекать умом и дочувствовать душой. Но автору «Акулы» сказанного в предыдущих строфах показалось мало, и на следующей странице он принялся морализаторствовать, и этим своим морализаторством почти окончательно убил так неплохо начинавшееся стихотворение:

…И тогда содрогнулось прекрасное тело,
И из раны струею ударила кровь.
Пасть открыла она, словно крикнуть хотела
Что-то очень больное в глаза рыбаков.