Тень Лучезарного

– Город наполнен радостью и гордостью за императора. Но скоро настанет великий праздник. Через неделю. Император день и ночь трудится, чтобы сплести потоки силы, исходящие от Светлой Пустоши. И когда он их сплетет, то соорудит из них плеть, и пустошь подчинится ему, и великая радость наполнит Ардуус.

– А кровь и мертвые на улицах Ардууса тоже от великой радости? – спросила Клам, которая с трудом переводила дыхание, высоко вела лестница, очень высоко.

– Что ты говоришь, тетушка? – улыбался, оборачиваясь, Церритус. – Разве твои служанки ловят отвратительных мух, что залетают в твою опочивальню? Разве они ловят их и отпускают на волю? Или их еще и кормят, налив медовой водички в блюдце? Их убивают, тетушка.

– Разве люди – это мухи, Церритус? – спрашивала Клам, несмотря на то, что Ванум толкал ее сухим кулаком в бок.

– Люди куда хуже и опаснее мух, – отвечал Церритус.

– Что у тебя с лицом? – спрашивала Клам, отпихивая мужа. – Твои глаза черны, как будто ты накурился горной травы!

– Я пьян от счастья, – улыбался Церритус. – От счастья, что служу великому императору. И вы будете счастливы. Потерпите. Осталось немного.

Дыхание перехватывало уже на мосту, что вел от лестницы на стене к башне.

– Дальше без дозволения я не могу, – поклонился Церритус. – Проходите и поднимайтесь наверх. Ни охраны, ни слуг там нет. Только великий император на самом верху.

– Так он что, ничего не ест? – удивился Ванум.

– Почему же? – расплылся в улыбке Церритус. – Он велик и одновременно прост. Как родной человек. Ест. Пьет. Любит каждого из нас.

– Каждого? – усомнилась Клам.

– А как же он призывает слуг с едой или с вином? – не понял Ванум. – Как он отдает приказания? Кричит сверху?

– Ему не нужно кричать, – засмеялся Церритус. – Он император. Мы слышим его голос в собственной голове. Каждый его подданный. И каждый подданный знает, чего желает великий император и что нужно сделать. Вот и я провожаю вас, слушаясь этого голоса. Скоро он будет звучать и в вашей голове, и вы поймете, что есть счастье, о котором вы даже и не подозревали!

– Пошли, – толкнула в спину мужа Клам. – Признаюсь, я всегда была уверена, что мой сын взял от тебя худшее, то есть оказался настоящим мерзавцем, пошли, посмотрим, случилось ли чудо или его мерзость обрела величие?

– Ты дура, – прошипел Ванум. – Только не вздумай выговаривать ему за что-либо!

Они с трудом поднялись по витой лестнице на верхний ярус. Останавливались, чтобы перевести дух, на каждой площадке. Приходили в себя, глядя друг на друга с ненавистью. Наконец остановились у высокой резной двери. Ванум уже поднял руку, чтобы постучать, но затем просто толкнул дверь. В некогда роскошной опочивальне царил беспорядок. На огромном ложе было свалено кучей какое-то тряпье. В углу горой лежала грязная посуда и, судя по запаху, нечистоты. Вануму даже показалось, что среди мусора торчит странно вывернутая рука. Было морозно, во всяком случае, дыхание обращалось паром. Но посередине этого ужаса сиял золотом императорский трон! И рядом стоял сверкающий, удивительный меч!

– Узнаю своего сына, – покачала головой Клам.

– У него не было в комнате такого стула! – взгромоздился на трон Ванум. – И меча такого не было! У него ничего не было! А теперь у него есть все!

– Папа? Мама? – послышался откуда-то сверху голос. – Поднимайтесь ко мне.

– Вот лестница! – спрыгнул с трона Ванум. – Не медли, Клам!

Зелус как будто стал выше ростом. Нет, наверное, он стоял на табурете или какой-то тумбе, чтобы покормить сэнмурвов, которые кишели на торчащих из шпиля главной башни цитадели насестах. Стоял на тумбе, а тяжелый плащ, что увеличивал и плечи сына, спадал вниз до каменных плит. Наверное, очень неудобно ходить в таком плаще, но что же делать, ведь он император, его груз тяжек. Вот и теперь он занимался делом. Брал из корзины куски мяса и бросал их вверх. И сэнмурвы, словно дожидаясь известной лишь им очередности, по одному бросались на лакомство и ловили его в воздухе.

Ванум огляделся. Площадка вокруг шпиля главной башни была обширна, но не имела ни ограждения, ни перил. Зато на полпути между сыном и отцом стояло какое-то странное, сплошь собранное из медных труб и стеклянных дисков сооружение. Ванум сделал шаг вперед, наклонился и увидел в прозрачном круге бьющиеся над землей молнии и черные смерчи.

– Бараггал пока держится, – проговорил, не оборачиваясь, Зелус. – Но ему осталось не так уж долго. К тому же скоро великая радость, что нам оплывший старинный холм?

– Зелус, – прошептала Клам, подойдя почти вплотную. – Что с тобой? Что ты делаешь? Чем ты кормишь этих животных?

– Вот этим, мама, – достал из корзины детскую ручку император, – мои песики любят нежное мясо.

Наверное, она хотела вскрикнуть, но не смогла. Крик застыл у Клам в глотке, только сдавленное, – «Энки всеблагой, всемилостивейший, прости меня», – донеслось до Ванума, когда, пятясь, она столкнулась с ним. Он ожидал увидеть слезы на щеках жены, но ее лицо оказалось искажено ужасом. Она обернулась на мужа, только тогда наполнила глаза влагой, снова попятилась и кувырнулась с края площадки.