Тень мачехи (СИ)

А Макс всё жал на газ, глядя на дрожащую в свете фар дорогу. И чем дальше ехал, тем сильнее на затылок давило то самое ощущение: будто смотрят на него чьи-то глаза, печальные и укоряющие. Мысли, как привязанные, всё возвращались и возвращались к мальчишке: он помеха — но он один, на темной дороге, раздетый… А ещё почему-то вспомнился самарский священник, отпевавший Васю Филина, одного из Максовых дружков, погибших в девяностые. Филин умер глупо — из-за рыбы. Хотел по-быстрому заработать на осетровой икре, а делиться баблом не желал… Так вот, священник остался тогда на поминки, и сел за столом рядом с Максом. Разговорились. Демидов, жалея Филина, спросил — почему так случилось, будто на человека затмение нашло? Знал ведь, что рынок поделен, но всё равно полез в бутылку. А священник сказал: «Человек всегда боится что-то потерять: деньги, положение, любовь… даже гордыню. И, когда потеря неминуема, хочет удержать это. Вот здесь важно понять, что тобой движет. Потому что бывает — это черт подталкивает, а Бог смотрит, поведешься ли». Он говорил ещё что-то, очень важное — но Макс, как ни силился сейчас, не мог это вспомнить.

А взгляд, преследовавший его, становился всё печальнее. И мальчик — мальчик всё возникал перед глазами.

Впереди показался очередной поворот, а за ним — Макс знал — будет выезд из промзоны, и городские огни, и тепло Танькиного дома, в который он всё-таки вернется — пусть на одну ночь, но победителем. И Демидов устремился туда всей душой, поддал газу, глядя, как выгибается перед поворотом дорога… но снова ощутил тот взгляд, и вдруг испугался. Тёмное, животное накатило, тряхнуло изнутри — будто привязана была к нему резинка, которая растягивалась, растягивалась, а потом дёрнула к себе, обратно, к какой-то странной точке, которая будто и есть центр его жизни. И поделать с этим было ничего нельзя.

Руки сами крутанули руль, Макс помчался назад, в темноту, туда, где — как он надеялся! — всё ещё ждал ребёнок. Он ехал, сам не зная зачем, злясь на себя, негодуя — но в то же время понимая, что именно так и нужно, что нет ничего, что могло бы в данный момент быть таким же правильным. Он ехал, торопясь, и выжимая из движка всё, на что то т был способен, и больше не давило ничего: не было ни странных, наполненных печалью, глаз, смотревших ниоткуда, ни того животного ужаса, который проник в его душу перед поворотом… И когда в свете фар показалась фигурка мальчишки, он пересек встречку и затормозил на обочине — прямо перед бредущим по снегу ребенком. Открыл дверь, выглянул… и замер, не зная, что делать дальше.

Мальчишка был — враг. Он мог сломать все планы.

Но это был ребенок. Раздетый — посреди зимней ещё мартовской ночи.

Забирать его не хотелось. Макс ругнул себя: ну какого хрена приехал? Надо было оставить всё, как есть… А мальчик ковылял к нему, и в его глазах оживало доверие. И оно было точно таким же, с каким смотрела на него Танька — там, в камере, когда он обещал ее вытащить. И Макс почувствовал, как изнутри поднимается злость. Какого черта от него ждут добрых дел? Он недобрый! Недобрый!!! Будь он другим, никогда бы не смог подняться, чтобы вернуться к любимой женщине! И если за то, чтобы вернуть любовь, нужно заплатить предательством, он будет предавать снова и снова — потому что это не он назначил такую цену, и не он так по-идиотски устроил мир!

Демидов быстро скинул ботинки и завозился, вытаскивая руки из рукавов. Бросил куртку на снег, перед мальчишкой. Туда же полетели ботинки.

— Оденься! — рявкнул Макс. — И шуруй домой! Пусть твои родители сами с ментами рулятся. Ты мелкий еще, тебя, как свидетеля, всё равно никто не послушает. А тётю Таню отпустят, если твоя мать заявление заберет.

«Пусть будет, как будет, — думал он, разворачивая машину. — Даже если Танька выйдет до утра, она не помешает провести сделку. А я заберу деньги и сразу стартану в Самару».

Он видел в зеркале, как мальчик склонился над брошенной одеждой. Но машина рванула вперед, и маленькая фигурка растаяла в темноте. Макс погнал в город, всё ещё злясь — и вновь почувствовал тот взгляд: но теперь он смотрел уже не с печалью, а холодно и твердо. «Да иди ты! Идите вы все!» — заорал Демидов, и рванул рычаг коробки передач, включая пятую скорость.

И всё прошло. Только вдруг налетел ветер, качнул придорожные кусты, сгущая ветви в ведьмины мётла, разогнал облака — и с неба глянула луна: белая, кривобокая, злая. Рассыпала свет по льдинкам горстями серебряников, и поплыла над машиной, как непрошенная попутчица.