Тень мачехи (СИ)

Но всё равно — червячок грыз и грыз. Макс ещё думал, что придется пободаться с Танькой, убеждать ее насчет продажи, к бою приготовился — а она просто взяла и подписала все документы, не усомнившись в нём ни на миг. Получается, хорошо о нём думала, верила — и от этого было ещё гаже. Может, она вообще единственная, кто думает о нём хорошо, и кому он вообще нужен? И, может, не было бы ничего, если бы понял это раньше… Потому что вот Алёне, если положить руку на сердце, в первую очередь нужны деньги — он слишком хорошо это знал. Но без неё — жизнь серая, бесцветная совсем, а он хотел, как в молодости: чтобы ярко, адреналинисто, на грани! Чтобы каждая ссора — как смерть, а примирение — как воскрешение из мёртвых. Такие ощущения, говорят, не купишь — а он, Макс Демидов, сумел бы купить.

Так что отступать незачем. Да и поздно.

«Ну, потерпи, мать… — думал он, прижимая жену к себе. — Тебя-то выпустят, обвинение рассыплется — к гадалке не ходи. А у меня другого шанса не будет». Но потом, когда вышел из отделения полиции с заветными документами в руках, внутри вновь возникло ощущение, которое преследовало его в последние, решающие дни: будто смотрят на него чьи-то глаза — внимательно, и с печальным укором. Он поёжился под этим молчаливым взглядом, и упрямо боднул головой, отгоняя вновь возникший в душе страх. И напомнил себе: я всё сделал правильно, всё по плану… а Таньке ведь ничего не будет в итоге, посидит и выйдет, не помрёт…

— Э-э, ты где? О чем задумался? — Василенко тряхнул его за руку, и Макс вынырнул из воспоминаний. — Почти порядок с документами. Недвижуха где? Не вижу её на балансе, а у вас, вроде, на Ленина и Кирова муниципальные площади выкуплены? И павильоны на Лесной и Победе построены с нуля…

Макс заёрзал на кожаном сидении высокого стула. «Твою козлячью мать! Всё-таки допёр…», — уныло подумал он, уже зная, что придется снизить цену. Впрочем, мог бы и раньше понять, что с Василенко не получится проскочить на дурничка — у этой крысы каждая копейка свою цену имеет. Но бизнес — как покер, иногда стоит и блефануть.

— Нету ее на балансе, — ответил он. И приврал с уверенным видом: — я ж тебе говорил!

— Это ты кому-то другому говорил, — усмехнулся Василенко. — А мне — забыл, по ходу — специально.

— Не гони, у меня всё честно! — запротестовал Макс.

— Ага, и точно — как в аптеке, — Василенко издевался в открытую. — Хотя, у тебя ж не аптеки — прачечные! Там пятно, тут пятно…

— Сколько? — сдался Демидов.

— Ну, считай: павильоны по паре лямов, и муниципальные — я реестр смотрел: на Ленина за четыре с половиной было продано, сейчас, с инфляцией, шестёрку стоит. На Кирова — за три семьсот выкупали, сейчас пятёру за него можно просить. Итого тринашка. Так что без недвижухи семь лямов заплачу — не больше.

Это, конечно, был грабёж — что прекрасно понимали оба.

— Пятнадцать — последняя цена, — твёрдо сказал Демидов.

— Если слышен денег шелест, значит, лох идёт на нерест? — усмехнулся Василенко и махнул рукой, будто прощался. — Пока, партнёр. Хорошего бизнеса. Пусть его дни продлятся подольше, чем та неделя, через которую к тебе пожалует налоговая.

Не глядя на Макса, он допил свой сок и соскользнул со стула, явно показывая, что намерен уйти:

— Подожди! — рявкнул Макс. — Я согласен.

Василенко глянул на него с подозрением — в чём, мол, подвох? Но Макс сидел с угрюмым видом — как человек, которого прижали к стенке. И Василенко купился, они ударили по рукам, договорившись на девять утра — только чтобы без опозданий! — и разъехались из бильярдной: один — с видом победителя, второй — всё еще притворяясь побежденным.

Но, выехав на дорогу, Демидов не выдержал — заржал в голос. Потому что остатки того бабла, которое Василенко привёз от «хорошего человека», всё еще были в офисном сейфе. Дура-бухгалтерша не успела сдать их в банк, потому что уже два дня не вылезала от своих подружаек в налоговой. Лепетала что-то о сдаче отчетности. Он понимал, что она брешет, злился, что приходится врать Василенко, будто бабло уже ушло на подставную фирму, просто банки тупят. И, как оказалось, зря. «Там почти четыре ляма — вот и заберу их в качестве компенсации, — решил Демидов. — Пусть этот гад с большими людьми своими бабосиками рассчитывается. А я свалю».

Всё еще улыбаясь, он свернул на объездную — она шла по промзоне бывшего сталелитейного завода, там не было фонарей, но срезать путь можно было знатно. Надавил на газ и сделал музыку громче. Лужи блестели в свете фар, а сама дорога — серая, с черными пятнами — казалась шкурой громадной гадюки, залёгшей в подтаявшем снегу. Трасса была пустой, ясно — почему: почти два ночи, завтра всем на работу. И когда за очередным поворотом Демидов увидел машущего руками человека, сперва подумал: ну да, автобусы ведь уже не ходят, остаётся только голосовать. А в следующий миг осознал, кто это — и судорожно сглотнул, чувствуя, как плечи, как лассо, стягивает страх.