Тень мачехи (СИ)

Белая кровать в спальном отсеке была круглой, как гигантский пуфик. На потолке — зеркало. И стены отделаны красным — хотя наверняка это какой-нибудь «американский розовый», судя по уровню пошлости. Видимо, чиновник, по заказу которого был выполнен дизайн, собирался использовать спальню самолета отнюдь не для спокойного сна. Волегов сдернул легкое атласное покрывало с одной половины кровати — оно соскользнуло с шорохом и улеглось блестящими складками. Он завалился рядом с ним голышом, даже трусов не надевая — жарко, хотя белый атлас чуть холодил бедро. Зеркало на потолке было беспощадным к его возрасту и жирку на фигуре — даже преувеличило и то и другое, будто старая злая сплетница. Сергей с отвращением повернулся на бок. Взгляд уперся в трюмо — по-барочному кривоногое, раззолоченное, щедро расписанное пастушками. Волегов с отвращением закрыл глаза, не желая видеть эту псевдо-роскошную безвкусицу. Он не привык к такому — да и не желал привыкать. В его доме, отделанном по классическим канонам, не было китчевых вещиц или кричащих красок. Анюта имела безупречный вкус и пыталась привить его мужу.

Сергей помнил, как много внимания его жена уделяла подбору красок, тканей, мебели. Как советовалась с ним по поводу деталей планировки, выбора интерьерного стиля. Как тщательно отбирала для их коттеджа антикварную мебель, посуду, картины… «Дьявол в деталях», — не уставала повторять она. — «Одна ошибка — и гармония разрушится».

Между лопатками заныло, будто кто-то вкручивал в спину тупой холодный бур. Одна ошибка…

Прости, Анюта. Решение принято. Ребенок уже родился.

Волегов перевернулся на бок, наклонил голову, выгибая спину. Боль чуть стихла. Когда самолет сядет, нужно позвонить домой, предупредить жену о задержке.

М-да, раньше он ей не врал… Если только по мелочам, чтобы не волновалась за него. Врал, что пообедал вовремя. Что зимние ботинки переживут еще один сезон. Что на работе дали премию — ну не говорить же, в самом деле, что деньги на подарок к ее Дню рождения он выиграл в спарринге. А потом, когда подался бизнес, врал уже про другое — но тоже чтобы защитить ее.

Анюта… Его тоненькая девочка — ясноглазая, улыбчивая, родная. Его маленький недокормыш. Птичка-колибри, питавшаяся нектаром искусства. Озорной ребенок, который так часто восхищал его своим умением превращаться в мудрую женщину.

Он встретил ее на Дне рождения Дениски-чертежника — и первый же миг этой встречи впечатлил его, как откровение. Вот тогда Сергей всей шкурой прочувствовал, какой он — настоящий поворот судьбы, который принимаешь всем нутром, безоговорочно, сразу, и уже заранее знаешь, к чему всё это приведет. Будто вспоминаешь одну из заповедей, которую поклялся соблюдать еще до прихода в этот мир, вызубрил, впитал в кровь — да с тем и родился. А в тот миг, когда оказываешься на этом повороте, так ясно понимаешь — несмотря на истинно человеческую заносчивость, самоуверенность и гордыню — что все-таки не сам ты выбираешь путь, что есть сила, которая ведет тебя. И смиряешься, чувствуя себя ничтожеством, но благодаришь незримого поводыря за это чувство. Потому что с ним — нет, с Ним — спокойнее, чем без Него.

Вот так и Сергея привело к Анюте.

И уже тогда — в то, первое мгновение — Волегов понял, что это будет любовь, что она навсегда… и что пройти придется через страшное. Но последнему, тоскливому и горькому ощущению он тогда не поверил.

«А надо было верить», — зло сказал он себе. Самолет тряхнуло, и в другой момент Сергей объяснил бы это попаданием в турбулентность. Но сейчас, когда он думал об Анюте и её беде, в которой никогда не переставал винить себя — потому что не уследил, не защитил, не уберег! — эта опасная для жизни тряска показалась ему знаком. Тем более, что Небо было так близко…

«Надо было сразу уйти, и тогда у нее все было бы хорошо, — подумал Сергей. — Она была бы счастлива… А мне бы этого хватило».

Но тогда он еще был тупым бесчувственным болваном, который просто шел на День рождения к другу, жившему в соседнем корпусе общаги. Сергею пришлось открывать дверь ногой — по-хорошему не достучался, а руки были заняты звенящими клеенчатыми сумками. В замызганной общаговской комнате царил бедлам, шло по-гусарски разгульное пьянство, и воздух был сизым от никотинового кумара. Он раскрыл рот, чтобы отматерить хозяина, да так и замер, увидев это — под грязной трехрожковой люстрой, в которой горела только одна лампочка, рос и стремился к свету дивный цветок на тонком стебле.