Тень Миротворца

Меня могут убить — это дело случая. Но то, что я остаюсь в живых, — это опять-таки дело случая. Я могу погибнуть в надежно укрепленном блиндаже, раздавленный его стенами, и могу остаться невредимым, пролежав десять часов в чистом поле под шквальным огнем.

Э. Ремарк.

Подоспели мы не сказать чтобы вовремя: тяжелораненых, которых ещё можно было спасти, санитары Федько уже определили на телеги и отправили к переправе через Сан. Рядом с местечком Хирекзко их должны были принять в полевой госпиталь второй очереди, а самых тяжёлых отправить во Львов эшелоном.

Пока искали своё начальство, вдосталь насмотрелись на работу похоронных команд. Прусская артиллерия собрала на этот раз богатый урожай. Видать, и вправду немецкая разведка сработала. Простой удачей подобную точность не объяснишь.

Старший унтер-офицер Федько, что-то внушавший подчинённому осипшим голосом, мазнув по мне усталым взглядом, пробормотал:

— Жив, Гаврила? Ну и слава богу. Бери со своим отделением две двуколки у пулемётчиков. С ними обговорено. И слетайте соколами вперёд к балкам, за линию окопов. Там казачки наши и сапёры. Есть ещё много раненых. Погляди, кого можно ещё на переправу отвезти, ежели живы…

— А вы как же?

— А нам тут немного осталось. Справимся. Кого могли, перевязали. Остальным уж и не надо. Вот так-то, брат.

* * *

На пулемётных двуколках мы домчались до нужного места за четверть часа. Равнина здесь плавно понижалась, образуя две сходящиеся между собой ложбины, поросшие частым колючим терновником. Влажная с ночи земля на всём свободном пространстве была истоптана вдоль и поперёк. Вездесущий туман, клоками просачивающийся между ещё голых веток кустарника, придавал пейзажу довольно зловещий вид.

Казачья полусотня, которой командовал смуглый подъесаул, встретивший моё отделение и указавший на место, куда солдаты определили тяжелораненых, едва мы приступили к работе, немедленно сорвалась с места и унеслась куда-то в направлении близлежащих холмов.

Отъезжая вслед за своими, подъесаул, напутствовал:

— Ты поглядывай в оба, ефрейтор. Тут в холмах много рассеянных немецких команд. Пошаливають прусачки. Шибче поворачивайтесь, не то нагрянут скопом. Чай не куренной двор, ничейная полоса никак.

— Спасибо, господин подъесаул. Вы сейчас куда?

— По окрестностям пошукаем, ещё может где подраненные есть.

— Удачи!

Тяжёлых случилось всего семь человек. Четверых солдат мы, к сожалению, застали уже агонирующими. Двое рядовых с ранениями головы, один с простреленной грудью, да ещё подпрапорщик с оторванной ступнёй. Видимо, умер от шока. Быстро проверив и поправив повязки, ослабил и поменял у двоих солдат кровоостанавливающие жгуты. Мои санитары уже было начали таскать оставшихся в живых тяжёлых к двуколкам, когда я остановил их. Хотя почти все раненые были без сознания или в полубреде, хотелось бы довезти их живыми. А до переправы добрых четыре версты. И это если напрямик. Не растрясти бы.

Плюнув на все условности, достал заначенный перед сегодняшним ночным выступлением пузырёк морфия, что развёл после целого вороха пререканий с Федько, мотивируя это непреложной необходимостью. А что это теперь, как не крайний случай? Ввёл по кубику всем тяжёлым, стерилизуя иглу простым промыванием в спирте. Не до жиру. Сам видел, как подобное не раз здесь проделывали. И плевать на СанПиНы, до них ещё сотня лет.

Легкораненые и занимавшиеся первой помощью стрелки начали построение по команде перед отправкой на позиции. Унтер, командовавший солдатами, подошёл ко мне, пока я упаковывал шприц в свою личную аптечку, приспособленную в один из кожаных патронных подсумков на поясном ремне. Умеют же делать вещи: пусть и упакованный в прокипячённую тряпицу и мягкий войлок, шприц не претерпел ни единого повреждения, несмотря на все мои недавние скачки с препятствиями.

— Ефрейтор, у нас там ещё раненый. Думали, сами командира донесём, но раз уж вы конные, то быстрее выйдет.

— Где? — вместо ответа спросил я. Унтер махнул солдатам, возившимся в конце колонны с растянутой палаткой. Они спешно поднесли к нам раненого. — Кладите на землю! — я узнал того самого офицера, которого видел со штабс-капитаном в расположении батальона накануне ночного боя. Судя по эмблемам на погонах и шеврону на рукаве шинели, капитан командовал сапёрами. Лицо и шею раненого заливала мраморная бледность. Даже когда его не слишком мягко уложили на землю, офицер всё ещё не пришёл в себя, — перевязали?

— Да. У капитана ранение в правое бедро. Сквозное. И головой шибко ударился, когда с лошади падал, — пояснил унтер.

— Рвоты не было?

— Вроде нет.

Я оттянул повязку, рана немедленно закровила, капитан глухо застонал и открыл глаза.

— Что? Где? — едва просипел он.