Тень Миротворца

Вревская слушала молча до самого конца. Железные нервы у баронессы! Я бы на её месте уже давно замучил вопросами.

Странно опустошённый, я сидел напротив, прямо на земле, подстелив пук сена и опираясь спиной на вкопанный столб навеса. Странно, но, когда я открылся Вяземскому, почему-то было значительно легче. Хотя ведь это по его настоянию я практически ничего не рассказал о революции, Гражданской войне и о дальнейшем построении государства рабочих и крестьян.

Где-то вдалеке в балке заухал сыч. Надо же, чего-то рано он проснулся. Весна же ещё? Вспомнилось детство, когда совсем маленькими, услышав в ночи эти странные звуки, заспорил до хрипоты со старшаками, просветившими о народном поверье: крик сыча якобы возвещает о гибели кого-то из родных, при этом сам услышавший его будет жить долго.

— Ты, наверное, должен ненавидеть нас, Гавр? — тихий голос баронессы отвлёк меня от воспоминаний.

— С чего бы, Оль? Погоди…эка всё ты перевернула. Всё не так. Твой мир — не мой. Другая реальность. Я здесь гость, пусть и в теле твоего современника. Я как мотылёк, что пришёл в мир по своим, одному ему известным делам, полетал-попархал месяц-другой, да и сгинул.

— Всё равно, ведь и в твоём мире предки уничтожили наш класс, свершив революцию равенства и справедливости, свергли монархию и извели царствующую фамилию? А значит, их дети, внуки и правнуки должны ненавидеть врагов, против которых сражались и победили их пращуры!

— Господи, девочка, ну откуда такая ересь-то в столь прекрасной головке? Там, где соотечественники, родственники и бывшие друзья начинают уничтожать друг друга ради какой-то, пусть и стоящей, идеи никогда не будет места ни справедливости, ни равенству, ни уж тем более милосердию. А ненависть? Пройдёт три-четыре-пять поколений — и она сначала превратится в несколько строчек в книжке или кадров на экране, а затем и вовсе растворится в историческом равнодушии потомков. Кому какое сейчас дело до того, кто был прав из удельных князей Киевской или Московской Руси?

— Мне страшно, Гаврила, — прошептала баронесса. Вревскую и правда било крупной дрожью. И о чём я только думал, рассказывая правду столь экзальтированной дамочке. Видать, переоценил стойкость её духа.

Как-то так совсем естественно вышло, что я присел и крепко обнял Ольгу, пытаясь унять дрожь её тела. Глупо, конечно, сначала напугать страшным будущим молодую женщину, а потом пытаться успокоить её хиленькими аргументами из набора «всё будет хорошо», «авось повезёт» и «живы будем — не помрём».

Я чувствовал, как поначалу напрягшиеся плечи баронессы, постепенно расслабились и девушка склонила голову мне на плечо. От её мокрых ресниц защекотало шею.

— Неужели пройдёт всего несколько лет — и нас всех не станет? — немного успокоившись, спросила Ольга.

— «Нас» — это кого? — уточнил я, хотя прекрасно понимал, о чём спросила баронесса.

— Нас — дворянства, опоры трона и монархии, носителей культуры, знаний…я не знаю, основы современного русского общества?

— Ах, вот ты о чём. Так ни монархии, ни трона не будет. А культура, знания, общество? Выживут. Привычный мир будет разрушен, но лишь до основания. А новый мир будет построен на старом фундаменте. Этим фундаментом и станут те, кто выжил или действительно поверил и принял новые идеи. Они научат разрушителей строить, за что те в благодарность позволят им худо-бедно доживать свой век. Хотя, потом закономерно появится и собственная элита, аристократия революции, затем и она обрастёт привилегиями нового дворянства. Я же говорил, ни о какой справедливости речи не идёт. А то, что будет построено на старом фундаменте по историческим меркам простоит недолго. Развалится…

— Но тогда ради чего всё? — нахохлившимся воробышком встрепенулась Ольга, — столько смертей!

— Не знаю, Оль, не знаю. А вот это всё, война эта, ради чего? Сколько ни ищи причин, однозначного ответа не получишь. Ешь, пей, живи, выживай, держись за то, во что веришь, чтобы не сойти с ума от отчаяния. Делай дело, которому служишь не от скуки, а по велению сердца. Как-то так, Евгеньевна…

Сыч снова прокричал трижды, будто спеша о чём-то предупредить. Но я его уже почти не слышал. Тёплые губы неумело ткнулись мне в шею, но этого было достаточно, чтобы по спине пробежала горячая судорога.

Я перехватил лицо Вревской ладонями и стал осторожно и нежно целовать её веки, нос, мокрые щёки. И пусть пахло от неё едва ощутимой смесью мыла и карболки, менее желанной в этот миг она не казалась. Ни тени смущения или недавнего страха не было в этой молодой страстной женщине: с каждой секундой её дыхание становилось всё горячее, а частые удары сердца я ощущал даже через плотную ткань серого платья.

Да гори оно всё синим пламенем! Дворяне, крестьяне, аристократы, пролетарии, белые, красные! Да хоть серо-буро-малиновые! Мы: мужчина и женщина, и только, а впереди неизвестность и даже смерть. И в чём наше предназначение! Показать костлявой, что мы её не боимся, а жизнь сильнее всего на свете!