Тень на каменной скамейке

Но Свея не смягчилась, и в конце концов мама не выдержала ее холодности. Она спросила, не случилось ли чего. Почему у Свеи такой обиженный вид?

Сначала Свея, поджав губы, ответила, что ничего не случилось, но, конечно, сказала так, чтобы мама продолжала расспрашивать. Мама настаивала, тогда Свея сдалась и начала всхлипывать:

– Вы, хозяйка, от меня что-то скрываете. Я знаю.

А Свея – то думала, что у мамы от нее нет секретов! Что мама ей доверяет, как себе самой! Теперь она видит, что это не так.

– Меня это обижает, и тут уж я ничего не могу поделать. Да и представить не могла… Я-то надеялась, мы можем положиться друг на друга. Вы и я! А теперь уж не знаю, что и думать…

Мама терзалась сомнениями. Неужели Свея видит ее насквозь?

– Но, милая Свея, конечно, я вам доверяю.

– Нет, хозяйка, не доверяете. Иначе разве держали бы меня в стороне от всего? Нет, и не пытайтесь меня обмануть. Я такие вещи сразу вижу. Так что если я вела себя с вами не так, как всегда, вы теперь знаете почему.

Свея, всхлипывая, направилась к двери, а мама побежала за ней:

– Милая, добрая Свея… Подождите! Нам надо поговорить!

Свея почувствовала приближение победы и осмелела:

– Нет, теперь уже поздно… Прежнего все равно не вернуть. Да и не хочу я знать про ваши тайны, хозяйка, так что уж… – Голос изменил Свее. Ее так растрогала собственная речь, что она без всяких усилий расплакалась по-настоящему.

– Ах, Свея, милая Свея, разве я могла подумать, что вы примете это так близко к сердцу.

– Да неужели вы, хозяйка, не знаете, как вы мне дороги… И когда вы мне не доверяете… Да ладно, лучше я пойду…

Мама не знала, как ей быть. Потерять Свею? И остаться совсем одной! Конечно, у нее были мы, но семья – это совсем другое дело. Мы ее единственная радость, смысл ее жизни. А Свея – ее единственная настоящая опора. Бабушка умерла еще молодой. Мама ее даже не помнила. В сущности, у нее так никогда и не было настоящей мамы. Неужели она потеряет Свею?

От испуга мама ей все рассказала. Хотя сама убеждала нас ничего не говорить Свее об анонимном звонке. Когда мама призналась мне, что посвятила Свею в нашу тайну, я сначала ужасно рассердилась на нее, а потом поняла, как она на самом деле одинока.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

– Телеграмма от Ульсен! – послышался мамин голос. – Она приедет уже на следующей неделе! Во вторник!

В последнее время произошло столько неприятного. Нам было полезно слегка изменить обстановку. Мама заметно оживилась, а Надя так просто прыгала от восторга. Свея тоже ничего не имела против. «Вот как, Ульсен собирается приехать погостить… Тогда нужно немедленно переставить мебель», – сказала она и посмотрела на папу, который, судя по всему, не разделял всеобщей радости.

Марет Ульсен приезжала к нам каждую весну, чтобы обновить наш гардероб. Родом из Норвегии, она по-прежнему большую часть года жила в Бергене, но с приходом весны ей становилось как-то неспокойно и не сиделось на месте. Так что в Швецию она приезжала отнюдь не из-за недостатка заказов. Вовсе нет, в родном Бергене работы хоть отбавляй, но шитье само по себе такое малоподвижное занятие, что Ульсен время от времени одолевала охота к перемене мест.

Она всегда подчеркивала, что не всякий достоин быть ее клиентом. В Швеции лишь несколько избранных семей могли пользоваться услугами Ульсен, в том числе и наша. Чем мы заслужили эту честь, я не знаю. По словам Ульсен, ей нужно было чувствовать себя в доме уютно – вот главное. Некоторые семьи она обшивала по нескольку лет и вдруг в один прекрасный день чувствовала, что в доме стало неуютно, и тогда просто прекращала туда ездить. И точка!

Короче говоря, теперь, перед приездом Ульсен, важно было оберегать уют в доме.

«Когда Ульсен гостила у нас в последний раз, Каролина здесь еще не служила. – Свея многозначительно посмотрела на маму и вздохнула. – Только бы все обошлось…»

В связи с приездом портнихи у папы всегда появлялось особенно много дел вне дома. Здесь он чувствовал себя чужим. Дело в том, что Ульсен занимала библиотеку на первом этаже. Нигде больше не было стола, достаточно просторного, чтобы на нем можно было кроить. И вот библиотека изменялась до неузнаваемости. Тут появлялась швейная машинка. Всюду – на каждом стуле, на каждом кресле – лежали куски ткани и бумажные выкройки. Ковры сворачивали и выносили, чтобы на них не налипали нитки и всякий мусор. .

Каждый год повторялось одно и то же. Большой стол обычно был завален толстыми папиными книгами. Многие из них лежали раскрытые, со множеством закладок. Трогать эти книги никому не разрешалось. И вот, когда к приезду Ульсен требовалось освободить стол, папе приходилось самому подыскивать для книг другое место. Но время шло, а книги так и лежали на столе. Мама терпеливо, утром, днем и вечером, напоминала папе, но безрезультатно. Книги продолжали лежать на том же месте. «Да, конечно», – говорил он. Но слова оставались словами. И лишь когда Марет Ульсен стояла в дверях с сантиметром и ножницами наперевес, папа наконец осознавал серьезность ситуации и начинал перекладывать книги.