Тень Отца

Он не произнес тогда ничего больше, но в его голосе и в его глубоком поклоне было нечто такое, с чем она не встречалась до сих пор: огромное, непостижимое уважение. Мириам была этим удивлена и смущена, ведь она помнила, кем является, — бедной сиротой, о которой заботятся родственники. Черты матери быстро стерлись в детской памяти. Дольше сохранялись наставления, которые Анна, хоть и вечно занятая, обращала к сидевшему у ее ног ребенку. Затем Елизавета стала говорить те же самые фразы. Временами ей было трудно отделить в своих воспоминаниях, где заканчивались слова матери и начинались слова тетки.

«Мир, в котором ты живешь, — говорили женщины, — погружен в страдания, как камень, лежащий в воде. Куда бы ты ни пошла, где бы ты ни оказалась, везде встретишь страх и боль, увидишь болезни, голод и ненависть. Ты увидишь, как страдают люди, и сама узнаешь, что такое страдание. Никому этого не избежать. Однако страдания других будут волновать тебя сильнее, чем твои собственные. Смотри внимательнее и старайся увидеть даже то, что не бросается в глаза. Если Всевышний допускает, чтобы все страдали, то это не потому, что Он хочет страдания. Мир отошел от Него, как плохой сын, оставляющий отца. Однако Он не отрекся от мира, не бросил его, как испорченную работу. Он хочет его исцелить и Он пообещал это исцеление. Он мог бы сломить злую волю человека. Однако Он желает, чтобы человек сам осознал свою ошибку, чтобы он вспомнил о любви Отца. Мы сами этого сделать не можем, и Он хочет нам помочь. Он пришлет Того, Кого обещал. Придет от него Тот, Кто нас научит… Помни об этом, Мириам. Каждая израильская женщина может быть той избранной, которая родит Обещанного. Сегодня или завтра, а может, через сотни лет этот час настанет, ибо Всевышний всегда сдерживает Свои обещания. Поэтому каждая женщина должна помнить: если она станет избранной, это будет не только ее счастьем и гордостью, но и исцелением мира, освобождением его от страданий».

Сидя у ног матери (а может быть, это была уже ее тетя?), Мириам спрашивала:

— И ничего нельзя сделать, чтобы то, что обязательно должно случиться, произошло раньше?

— Всевышний, — слышала она голос над собой, — знает Свой час, и человек этого времени не ускорит.

— Но, может быть, Его нужно попросить? — продолжала спрашивать девочка. — Может быть, нужно что-то сделать, чтобы убедить Его сделать это скорее? Я уже видела стольких страдающих… Мне так их жалко. Я хотела бы каждому помочь. Надо же Ему сказать…

— Он все видит и обо всем знает.

— Но если Он любит, то Его можно растрогать. Нужно только Ему говорить, просить Его, нужно…

— Мириам! Ты должна помнить, Кто Он. Даже имени Его нельзя произносить. Его пути — не наши пути, Его мысли высоко возносятся над нашими мыслями. То, что Он постановил, — благое и неизменное.

— А может, Он хочет, чтобы мы Его просили? Может, Он ждет?

— Не говори так. Ты всего лишь девушка, — теперь явственно звучал голос Елизаветы. — Были когда-то мужчины, которые обращались к Нему и просили Его. Нам же, женщинам, надлежит только ждать.

— И мы не можем ничем пожертвовать ради Него, чтобы вымолить Его милость?

— А что ты хотела бы дать Ему, девочка? Что у тебя есть, чего бы Ты не получила от Него?

— А если отдать Ему самый большой из Его даров?

— О чем ты говоришь?

Мириам никогда не выражала этого словами. Но из года в год росло ее убеждение, что есть нечто такое, чем даже такая бедная девушка, как она, может пожертвовать ради своего Создателя.

И однажды вновь, в такой же солнечный день, вырос на лугу перед ней великолепный белый цветок. Вновь поклонился ей и вновь произнес:

— Здравствуй, Мириам. Все милости Всевышнего излились на тебя…

Она невольно зажала уши пальцами.

— Не говори так, — прошептала она. — Я не могу этого слышать. Не хочу… Я всего лишь обыкновенная девушка.

Он ничего ей не ответил, ничего больше не сказал. Исчез, оставляя ее с тайной непонятных слов.

В третий раз Мириам увидела его здесь, на склоне, над Назаретом.

Был полдень, и она шла за своими овцами. На этот раз он взвился перед ней не цветком, а золотистым столбом огня. Она попятилась в испуге, но узнала голос. Он произнес:

— Здравствуй, Мириам! Всевышний с тобою…

Она опустилась на колени. Прижалась дрожащими губами к лежавшему в траве большому камню.

— Может ли это быть… — прошептала Мириам.

— Это так, — голос из огня звучал сурово, как голос хаззана, объявляющего приговор суда. Столб огня все время находился над ней, пылал, но не сгорал. Голос раздался вновь:

— Не бойся. Ты была услышана. Это ты зачнешь Сына…

Слова падали на ее склоненную голову сверкающим каскадом. Они превращали ее в прах и вновь возвращали ей жизнь. И едва они прозвучали, она подняла голову. По–прежнему она была той же дерзкой девушкой, которая не боялась спрашивать, можно ли просить Всевышнего.

— Так ведь я… Я же отреклась… Я отдала Ему… Поэтому как… Как это может произойти?

Голос зазвучал над ней с еще большим величием. И одновременно, казалось, был полон удивления от того, что сам говорил: