Тень прошлого

Но она хранила молчание, когда он выходил из спальни и закрыл за собой дверь, наполнив комнату темнотой. Бев не спала, по-прежнему смотрела в темноту, когда мать пришла домой в половине двенадцатого и выключился телевизор. Она слышала, как ее родители ушли в спальню, слышала, как ритмично заскрипели кроватные пружины, когда они занялись половым сношением. Беверли однажды подслушала, как Грета Боуи говорила Салли Мюллер, что от полового сношения такая же боль, как от огня, и ни одна благовоспитанная девочка не хочет этого делать. («А в конце мужчина писает на твой бутон», – сообщила Грета, и Салли воскликнула: «Какая мерзость, никому из мальчишек никогда не позволю проделать такое со мной!») Если половое сношение причиняло такую боль, как говорила Грета, тогда мать Бев эту боль терпела: Бев услышала, как мать раз или два тихонько вскрикнула, но не создавалось ощущения, что это от боли.

Медленное поскрипывание пружин резко ускорилось, стало чуть ли не исступленным, а потом прекратилось. Последовала долгая пауза, потом родители заговорили тихими голосами, наконец, за дверью раздались шаги матери: она шла в ванную. Беверли затаила дыхание, в ожидании закричит мать или нет.

Никаких криков – только звук льющейся воды, плеск и бульканье воды, уходящей в сливную трубу. Теперь ее мать чистила зубы. А вскоре вновь заскрипели пружины в родительской спальне: мать улеглась в кровать.

Минут через пять отец захрапел.

Черный страх прокрался в сердце Бев и сжал горло. Она поняла, что боится повернуться на правый бок (она больше всего любила спать в этой позе), потому что может увидеть, как что-то смотрит на нее через окно. И осталась лежать на спине, застывшая, как кочерга, глядя в потолок. Позже (через минуты или часы – она знать не могла) Бев забылась тревожным сном.

3

Бев всегда просыпалась, когда в родительской спальне звенел будильник. И тут следовало поспешить, потому что отец отключал звонок, едва он раздавался. Она быстро оделась, пока отец находился в ванной. С одной лишь заминкой (теперь без этого не обходилось ни одно утро), чтобы взглянуть на себя в зеркало, пытаясь понять, подросли груди за ночь или нет. Расти они начали в конце прошлого года. Сначала Бев ощущала легкую боль, потом она исчезла. Груди оставались маленькими, не больше весенних яблок, но они уже появились. Так что деваться некуда: детство заканчивалось, она становилась женщиной.

Бев улыбнулась своему отражению, завела руку за голову, взбила волосы, выпятила грудь. Засмеялась искренним девичьим смехом… и внезапно вспомнила кровь, выплеснувшуюся вчера вечером из раковины. Смех как отрезало.

Она посмотрела на свою руку, увидела синяк, оформившийся за ночь – отвратительное пятно между плечом и локтем, пятно с множеством отростков.

Захлопнулась крышка туалета, отец спустил воду.

Быстрыми движениями (Бев не хотела, чтобы он разозлился на нее сегодня утром, не хотела, чтобы он вообще заметил ее) она надела джинсы и хлопчатобумажный свитер с эмблемой средней школы Дерри. Потом – потому что тянуть больше не могла – вышла из спальни, направилась в ванную. С отцом столкнулась в гостиной. Он шел в родительскую спальню, чтобы переодеться, в синей, слишком широкой пижаме. Что-то ей буркнул. Слов она не разобрала, но тем не менее ответила:

– Хорошо, папа.

На мгновение застыла перед закрытой дверью в ванную, пытаясь подготовить разум к тому, что могло ждать внутри. «По крайней мере уже светло», – подумала Бев, и мысль эта успокоила. Немного, но успокоила. Она схватилась за ручку, повернула, открыла дверь, переступила порог.

4

В то утро Беверли вертелась как белка в колесе. Она приготовила отцу завтрак: апельсиновый сок, яичницу, гренок по эл-маршски (хлеб подогревался, но не поджаривался). Отец сидел за столом, прикрытый газетой. Он съел все.

– Где бекон?

– Больше нет, папа. Последний вчера закончился.

– Поджарь мне гамбургер.

– Остался только маленький ку…

Газета зашуршала, опустилась. Взгляд синих глаз упал на Бев, как гиря.

– Что ты сказала? – мягко спросил он.

– Я сказала, уже жарю, папа.

Мгновение он смотрел на дочь. Потом газета поднялась, а Бев поспешила к холодильнику, чтобы достать мясо.

Поджарила ему гамбургер, размяв остатки мясного фарша, которые лежали в морозилке, в котлету, чтобы казалось побольше. Отец съел все, читая страницу спортивных новостей, а Беверли готовила ему ленч: два сандвича с ореховым маслом и джемом, большой кусок торта, который мать вчера вечером принесла из «Гринс фармс», термос с очень сладким кофе.

– Передай матери, что я сказал, чтобы в доме сегодня прибрались, – велел он, беря контейнер с ленчем. – Квартира выглядит как свинарник. Черт побери! Я ведь целый день подчищаю грязь в больнице. И не хочу приходить в свинарник. Учти это, Беверли.

– Хорошо, папа. Обязательно.

Он поцеловал ее в щеку, грубовато обнял и ушел. Как и всегда, Беверли подошла к окну своей комнаты и наблюдала, как он идет по улице. Как и всегда, испытывала безотчетное облегчение, когда он поворачивал за угол… и ненавидела себя за это.