Тень прошлого

Так что на базе в Дерри летали крайне редко, несмотря на три взлетно-посадочных полосы (твердое покрытие было только на одной). И большая часть службы состояла в выполнении различных хозяйственных работ.

Один из солдат роты Е, который демобилизовался в 1937 году, потом вернулся в Дерри. Это был мой отец. И он рассказал мне такую историю:

«Одним весенним днем 1930 года, за полгода до пожара в «Черном пятне», я возвращался на базу с тремя приятелями после трехсуточной увольнительной. Это время мы провели в Бостоне.

Миновав ворота, мы увидели этого детину, который стоял сразу за КПП, облокотившись на лопату и ковыряя в носу. Сержант откуда-то с юга. Рыжие волосы. Гнилые зубы. Прыщи. Та же обезьяна, только без шерсти, ну, ты понимаешь. В годы Депрессии таких в армии хватало.

Мы идем, четверо молодых парней после увольнительной, все в отличном настроении, и видим по его глазам, что он так и ищет повод прицепиться к нам. Мы и отдали ему честь, будто он сам генерал Черный Джек Першинг [173]. Я думаю, все бы обошлось, но выдался прекрасный весенний денек, ярко светило солнце, и я не удержал язык за зубами.

– Доброго вам дня, сержант Уилсон, сэр, – сказал я, и он тут же набросился на меня.

– Я давал тебе разрешение обратиться ко мне? – спрашивает он.

– Нет, сэр, – отвечаю я.

Тут он смотрит на остальных, Тревора Доусона, Карла Руна и Генри Уитсана, который погиб при пожаре той осенью, и говорит им:

– Этот умный ниггер остается со мной. Если вы, черномазые, не хотите присоединиться к нему в одной грязной работенке, которая займет у него всю вторую половину дня, валите в казарму, положите вещички и доложите о своем прибытии дежурному. Понятно объясняю?

Что ж, они идут, а Уилсон кричит им вслед:

– Живее, говны собачьи! Хочу видеть, как засверкают подошвы ваших гребаных башмаков.

Они смотались, а Уилсон отвел меня в сарай, где хранился инструмент, и выдал мне штыковую лопату. Потом повел на большое поле, где теперь расположен терминал для аэробусов авиакомпании «Нортист эйрлайнс». Смотрит на меня, улыбаясь, указывает на землю и говорит:

– Видишь этот окоп, ниггер?

Никакого окопа нет, но я предполагал, что мне лучше во всем с ним соглашаться, поэтому посмотрел на то место, куда он указывал, и ответил, что да, конечно, вижу. Тут он врезал мне в нос, сшиб с ног, и я оказался на земле, а кровь запачкала мою последнюю чистую рубашку.

– Ты не видишь его, потому что какой-то болтливый черномазый мерзавец засыпал его! – прокричал он, и на его щеках вспыхнули два больших красных пятна. Но он улыбался, и по всему чувствовалось, что происходящее ему очень даже нравилось. – И вот что ты сейчас сделаешь, мистер Доброго-вам-дня: ты сейчас выгребешь всю землю из моего окопа. Время пошло!

Я рыл окоп чуть ли не два часа и очень скоро закопался в землю до подбородка. Последние два фута пришлись на глину, и, закончив, я стоял по щиколотку в воде, а мои ботинки промокли насквозь.

– Вылезай оттуда, Хэнлон, – приказал сержант Уилсон. Он сидел на травке, курил. Помочь мне не предложил. Я вымазался с головы до ног, не говоря уж о том, что кровь замарала мою форменку. Он поднялся и подошел к окопу. Указал на него.

– Что ты тут видишь, ниггер? – спросил он.

– Ваш окоп, сержант Уилсон, – отвечаю я.

– Что ж, я решил, что он мне не нужен, – говорит он. – Не нужен мне никакой окоп, вырытый ниггером. Засыпь его, рядовой Хэнлон.

Я начал его засыпать, а когда закончил, солнце уже спускалось к горизонту и заметно похолодало. Он подходит и смотрит, как я утрамбовываю землю боковой поверхностью штыка лопаты.

– И что ты видишь здесь теперь, ниггер? – спрашивает он.

– Земляной пригорок, сэр, – ответил я, и он бьет меня снова. Господи, Майки, я был близок к тому, чтобы, поднявшись, раскроить ему голову лопатой. Но если бы я это сделал, никогда бы не увидел чистого неба, только в клеточку. И хотя потом я иной раз и раскаивался, что не сделал этого, тогда мне как-то удалось сдержаться.

– Это не земляной пригорок, ты, тупой хрен енотовый! – кричит он на меня, брызжа слюной. – Это МОЙ окоп, и тебе лучше немедленно очистить его от земли. Жопу в горсть, и за дело!

Я выгребаю землю из окопа, а потом вновь забрасываю его землей, и тогда он спрашивает меня, почему я забросал его окоп землей, когда он как раз собрался посрать в него. Я снова освобождаю окоп от земли, а он спускает штаны, садится, свесив свой костлявый зад над окопом и, справляя нужду, спрашивает: «Как себя чувствуешь, Хэнлон?»

– Я прекрасно себя чувствую, – отвечаю я, потому что решил, что не сдамся, пока не упаду без чувств или не умру. Не удастся ему меня сломать.

– Что ж, это мы исправим, – говорит он. – Для начала засыпь эту выгребную яму, рядовой Хэнлон. И я хочу, чтобы ты это сделал быстро. А то ты что-то начал тянуть резину.