Тень прошлого

Выбравшись на крышу, он осмотрелся. Залитая лунным светом плоская крыша напомнила ему палубу корабля – не военного, а сухогруза или скорее танкера. Точно так же светила луна.., плескалась далеко внизу мелкая теплая волна, а по обе стороны от танкера медленно проплывали серебристые пески, в которых было полным-полно потных небритых людей и не успевшего остыть от яростного дневного солнца оружия. Он лежал на теплой стальной палубе и смотрел на невиданно крупные, казавшиеся мохнатыми, как поздние астры, звезды, а с берега доносились порой голоса, говорившие на незнакомом гортанном языке, – слышимость по ночам была просто изумительная…

Привычно пригибаясь, словно находился в секторе обстрела, он двинулся вперед, перебегая от одной вентиляционной шахты к другой, пока не остановился точно напротив окон сивцовской квартиры. Ракурс был очень удобный – немного сверху вниз. Занавесок на окнах не было, и видимость оказалась отличной.

– Отлично! – удовлетворенно сказал Званцев, вынимая из чехла бинокль.

Впрочем, и без бинокля было видно, что птички еще не покинули клетку: кухонное окно загораживала чья-то спина, и Званцев готов был поклясться, что эта спина принадлежит его давнему врагу. Он поднес бинокль к глазам. Это действительно был Забродов в натуральную величину, почти совсем не изменившийся за эти годы, разве что виски поседели да черты лица как-то заострились, стали жестче, а в уголках твердого рта залегли горькие складки. Сидя на корточках за вентиляционной шахтой с биноклем у глаз, Званцев поймал себя на том, что думает о непривычных и, по его мнению, глупых вещах. Там, за ярко освещенным окном кухни, стоял великолепный образчик человеческого материала – умный, твердый, как железо, быстрый, непредсказуемый, неотразимый для женщин, – стоял в чужой квартире с чужими людьми, занимаясь ерундой просто потому, что другим заниматься не умел. Пустоцвет, после которого не останется ничего, кроме нескольких сотен книг, написанных не им и не про него, отработанный материал, выброшенная за ненадобностью деталь мощной когда-то машины, человеческий шлак, который никак не может просто лечь и умереть, чтобы не путаться у людей под ногами…

«Молочный брат», понятный Званцеву гораздо лучше, чем все эти молодчики в джипах с их длинными пальто и пустыми глазами.

«Старая сволочь, – подумал Званцев. – Вот за это я его больше всего и ненавижу: вечно в его присутствии в голову начинает лезть какая-то чушь, словно он ее транслирует в широком диапазоне. Тогда лезла и сейчас лезет… Ничего, теперь это ненадолго.»

Он разглядел пригорюнившегося за столом Лопатина, задумчиво игравшего с крышкой заварочного чайника: поднимет – опустит, поднимет – опустит… Званцеву вовсе не обязательно было слышать их разговор: он и так знал, о чем идет речь, да и это не имело уже ровным счетом никакого значения. Эти люди были списаны со счетов, оставалось только отправить их в утиль.

Званцев перевел бинокль на окна гостиной.

– О! – сказал он, словно подглядел что-то любопытное. Ничего любопытного там не было – просто Василек и Оля, сидевшие на диване, как парочка на смотринах.

Только вот смотрины были, мягко говоря, нетрадиционные: у обоих при ближайшем рассмотрении оказались попарно связаны конечности, а у Василька в придачу к этому был заклеен рот. Над ними с бутылкой в руке стоял лопатинский пацан – караулил. Никто не допрашивал пленных, не бил по лицу и не прижигал им гениталии сигаретой. Званцев даже закряхтел с досады: терять идеальную секретаршу было жаль. «Да чего там, – сказал он себе, – баб, что ли, в Москве не хватает? Новую заведу, невелика потеря…»

В спальне никого не было. Честно говоря, Званцев ожидал там увидеть Сивцова, живого или мертвого, но не увидел. Санек его не очень интересовал, просто он привык собирать максимум информации до того, как начать действовать, особенно когда действия обещали быть необратимыми.

Он снова заглянул в окно гостиной и увидел, что Забродов уже там. Некоторое время с ним рядом стоял Лопатин, но потом отошел и скрылся из вида, отсеченный верхним краем оконного проема, а Забродов, напротив, подошел к самому окну, уперся ладонями в подоконник и с отсутствующим выражением стал смотреть, казалось, прямо в лицо Званцеву. Лицо у него было усталое и грязное, горькие складки по обе стороны рта стали глубже.

«Да, – подумал Званцев, опуская бинокль, – тебе не позавидуешь, приятель. Столько усилий, и все только для того, чтобы помочь этому слизняку избежать того, что он заслужил…» Момент был – удобнее не придумаешь.

Даже если бы Званцев лично отрежиссировал мизансцену, она и то вряд ли вышла бы более удачной. Правда, Лопатина не видно, но это не проблема: даже если он каким-то чудом ухитрится уцелеть, с ним можно будет разделаться позднее.