Тень рока (СИ)

Эзекиль Монг остался один, не смотря на то, что госпиталь был под завязку забит ранеными. Все они, как и капрал, были одни. Оставшись один на один со своей болью и печальной, незавидной участью, всецело занимающей их мысли, эти калеки даже не замечали своих соседей по несчастью. Не замечали, словно их и вовсе здесь не было. Отрешённость делала их замкнутыми и абстрагированными от ужасной реальности. Никто из них не хотел общаться и изливать душу, все просто лежали и стонали, мучительно не веря в жестокость судьбы. Монг был не исключением, он тоже не обращал никакого внимания на тех, кто лежал в паре метров от него. Ему было плевать на их боль и горе. Ему хватало своей боли. Потратив несколько долгих минут, чтобы найти удобную позу для сна, Монг наконец-то закрыл глаза. Но заснуть не получалось. Да и как тут можно заснуть, когда голову разрывает от бесконечного потока мыслей, а тело изнывает от постоянной и не унимающейся боли. Он пролежал всю ночь, изредка переворачиваясь с боку на бок. Переворачиваясь с кряхтением и стоном, которому вторил скрип пружин старой железной койки. Наверняка он был не один такой и этой ночью многие не спали, но всё равно капрал чувствовал какую-то неловкость каждый раз когда переворачивался. Неловкость от того, что своим скрипом и кряхтением он непременно мог разбудить тяжелораненых солдат, что чутко спят, измученные своими ранами. Именно поэтому он старался переворачиваться как можно реже. Он делал это только тогда, когда понимал, что уже отлежал бок и некоторые участки кожи из-за этого даже лишились чувствительности. Да и боль в груди, что отзывалась на каждое движение, не особо мотивировала к тому, что бы перевернуться. Да, ночь была долгой и мучительной. Капрал Эзекиль Монг размышлял о мальчишке с сияющими глазами и его словах на счёт злобного ангела, что прячется в этом мире. Размышлял о своём отчиме, судорожно придумывая слова, с которых начнёт свою историю. Размышлял о дренаже, торчащем из груди и пугающем докладе доктора о проделанной операции. Мысли сменяли друг друга, носясь по кругу одна за другой. Но они так и не обретали логической завершённости и от того снова возвращались в голову капрала, который отчаянно пытался разложить всё по полочкам и во всём разобраться. Пытался, но у него это никак не получалось и мысли снова уходили, уступая место следующим, разобраться с которыми тоже не удавалось. Этот безумный круговорот мыслей крутился в голове Эзекиля до самого утра, а с восходом покинул его голову, словно и не было там никогда никаких мыслей. Утром капрала пригласили в перевязочную, что расположилась в соседнем помещение. Перевязочная выглядела более аккуратной и стерильной, нежели то помещение где он и ему подобные лежали. Осыпающиеся стены и потолок были закрыты белоснежными простынями. Вдоль стены стояли металлические столики с инструментами и бинтами. Санитары заботливо уложили Эзекиля на кушетку. Вскоре появился уже знакомый врач. Тот самый высокий мужчина, что подходил к капралу этой ночью. Врач был уже без стетоскопа, но в колпаке и марлевой маске на пол лица. Вместо халата был стерильный хирургический костюм. Врач подошёл к одному из столиков и принялся там с чем-то возиться. Спустя мгновение он развернулся, на его руках были белые латексные перчатки. Санитары подтащили столик с инструментами ближе к кушетке, на которой лежал взволнованный происходящим Монг.

— Ну что, как Вы себя чувствуете, капрал? — учтиво уточнил врач, присаживаясь на заблаговременно приготовленную рядом с кушеткой табуретку.

— Неплохо. А зачем мы тут собрались? — осторожно спросил капрал, хлопая своими напуганными глазами.

— Нужно убрать эту трубку из Вашего тела. Если Вы не против конечно. — спокойно произнёс доктор, макая тупфер в спирт.

— Дренаж? — с трудом выдавил из себя побледневший Эзекиль, наблюдая, как санитары разматывают повязку.

— Да, его, — кивнул доктор, щедро обрабатывая спиртом область вокруг дренажа, да и сам дренаж в придачу. Монг сморщился, рану невыносимо жгло.

— Надеюсь это не больно? — не переставая морщиться, уточнил капрал.

— Не особо, — ответил врач, срезая скальпелем нитку, узлом которой дренаж был фиксирован к коже.

Затем раздался негромкий треск кремальеры. На дренаж наложили зажим и потянули.

— Твою мать! Ты же сказал, что не больно! — зарычал покрасневший от напряжения капрал.

— Я сказал «не особо», — секунду помедлив, ответил врач.

Дренаж был удалён, оставалось лишь ушить оставшееся после него отверстие в коже. Врач взял иглодержатель, зарядил в него иглу с нитью и сделал быстрое и уверенное движение. Эзекиль вновь закряхтел. Но самым болезненным оказался даже не прокол иглой, а затягивание узла. Очень неприятное чувство, от которого на лбу молодого капрала проступила испарина.

— Ну, вот и всё, а ты боялся, — весело воскликнул врач, отрезав излишки нити и бросив инструмент обратно на стол.