Тень Серафима

В этот идиллический момент вдруг почему-то вспомнилась Маршал, убийца с холодным изобретательным умом и её странное милосердие. Чем бы ни было оно вызвано, сильф был благодарен. Как жаль, что подаренная старой знакомой жизнь оказалась столь коротка и он так и не сможет теперь вернуть ей свой долг. Прискорбно, что такова оказалась их последняя встреча.

А ведь убийца – добрый друг! – с самого начала предупреждала его, рекомендовала держаться подальше от расследования. Как в воду глядела. Определённо, это дело оказалось роковым для его карьеры. Близилось полнолуние, пятнадцатые лунные сутки… уникальный день: абсолютно все драгоценные камни войдут в максимум своей активности.

Но ничто из этого больше не имело значения.

Случившееся рождало беспомощность – от осознания того, что он не в состоянии отдалить или приблизить тот роковой миг, когда два вектора, направленные в противоположные стороны, соединятся наконец в одной-единственной точке, точке невозврата. Это было похоже на состояние рождения, прихода в мир, которое Серафим внезапно вспомнил и на которое также не мог повлиять. Рождение и смерть – они казались теперь одним и тем же.

Неожиданно ювелир уловил какое-то странное движение, отличное от тяжёлых человеческих шагов ликвидаторов.

Оно было подобно скользящему движению змей – травы вокруг плавно зашелестели, зашептались, зашевелились. Сильф чувствовал, как ветви вереска властно потянулись к нему, оплетая каждый сантиметр тела, заковывая в живой прохладный кокон. Бороться не хотелось. По-прежнему не желая отрываться от созерцания неба, ювелир краем глаза заметил-таки некую фигуру, внезапно выросшую за ним, с той стороны, где незыблемой стеной стоял лес. Фигура подняла руки навстречу раздавшимся выстрелам, словно обнимая весь мир. Предназначенные сильфу пули застряли в сплетении стеблей, которые сделались, казалось, прочнее самого прочного металла.

Более ювелир не видел ничего: лицо затянула вуаль из листьев и нежных цветов, бледно-лиловых цветов вереска, едва уловимый аромат которых погрузил умирающего в зыбкий сон.

Уже теряя сознание, Серафим почувствовал, что раны его прорастают этими цветами.