Тень Серебряной горы

– А что? Какие были чертежи, такой будет и корабль. Чего волноваться?

Капитан на это промолчал, ещё раз прошёл туда, сюда и спросил, когда будут смолить корабль. На что Софрон уклончиво ответил, что времени у них достаточно, до Петрова дня ещё вон сколько.

– Так это же надо две дупель-шлюпки сделать, – сказал капитан. – И ещё маяк надо поставить, и казарму.

– Это мы не забываем, – ответил Софрон. – Мы вот этот короб закончим, просмолим, и пока он будет сохнуть, сходим к Амбарчику и где-нибудь там, где место повыше, это и поставим.

– Это чукочий берег, – сказал капитан. – Как бы чукчи не обиделись.

– Не обидятся, – сказал Софрон. – Господинчик говорит, возьмём с собой даров. Да и место там больно хорошее – высокое, и топляка там много, ходи, выбирай, и всё это близко.

– А как осенью наших порезали, помнишь? – спросил капитан.

– Так это же они за ясаком ходили, – ответил Софрон. – И стали драть лишку! Потом перепились, а там ещё девки вылезли. Они сразу к девкам! Ну, из-за девок их и зарезали. А у нас не девки, а маяк.

– Остёр стал на язык! – строго сказал капитан. – А дел у вас ещё вон сколько! Так что не очень тут затягивайте, а то уже скоро река тронется.

– Ну, до реки успеем! – уже без задора ответил Софрон.

И капитан пошёл обратно, в съезжую. Шёл и поглядывал на реку. Лёд на реке стоял тёмный, пятнами. Но он такой может ещё долго стоять, подумал капитан, недели две, не меньше.

Когда же капитан проходил мимо питейного дома, то увидел там много толпящихся казаков и просто охочих людей у крыльца. Весна, подумал капитан, затишье, а летом все опять разъедутся. А осенью кого-то и не привезут!

Когда капитан вошёл в съезжую, адъюнкт был уже на месте, сидел за общим столом и вклеивал в тетрадь какие-то травинки. Капитан спросил, что это. Адъюнкт ничего на это не ответил, только нахмурился.

– Что, ничего другого, что ли, не было? – спросил капитан.

– Было, – ответил адъюнкт, – да не достали. – Помолчал и прибавил: – Рог мамонта, вот что! Вот так, аршина на два торчал из болота! И вот так вот почти дотянулись! А дальше ступи и провалишься. Но это не беда, – продолжил он уже заметно веселей. – Мы в следующий раз возьмём верёвку, и я Орлова привяжу, а у него руки длинные, и он на него петлю накинет и вытащит! И, может, там ещё полголовы за рогом вылезут!

– Ну, это ты хватил! – сказал капитан. – Столько Орлову не осилить, кишка тонка. Да и нехороший он зверь, этот ваш мамонт. Здешние люди его стороной обходят. Также и наши говорят: примета есть…

Адъюнкт на это только улыбнулся.

– Ладно, – сказал капитан, – не хочешь слушать, не слушай. И тогда вот что скажи: ты китайские белила видел? – Адъюнкт молчал. – А румяна? Они в Петербурге бывают?

– Девки румянятся, – сказал адъюнкт, – а чем, я никогда не спрашивал. А что?

– Так, ничего, – ответил капитан. И, чтобы разговор не продолжался, сказал, что у него дела, и вышел.

А сам пошёл сразу домой. Как будто бы просто обедать.

Но как только он вошёл в сени, так сразу почуял! А в горнице было и совсем не продохнуть! Капитан окликнул Степаниду. Степанида вышла из-за занавески и остановилась. Капитан строго спросил:

– Шалауров приходил? Белила приносил?

Степанида меленько кивнула.

– Тогда почему не набелилась? – спросил капитан ещё строже. – Белись!

Степанида помолчала и сказала:

– Сперва выйди.

Капитан стоял столбом, не знал, что делать.

– Выйди, – повторила Степанида.

Капитан снял шапку, сжал её в горсти… И развернулся, и вышел.

Выйдя на крыльцо, капитан достал трубку, кисет, высек огонь и закурил. Табак был дрянной, капитан закашлялся, подумал, что как это его инородцы курят, надо будет написать в Якутск, чтобы прислали другого, турецкого, вот турецкий это да, это как китайские румяна бабам, это…

Тьфу, сразу же в сердцах подумалось. Капитан ещё раз затянулся и теперь стал думать о дупель-шлюпках, о Лаптеве, о Софроне, о том, что скоро ледоход, а потом везде будет такая грязь, что до маяка, то есть до того места, где будет маяк, уже станет не добраться, так что хорошо…

– Входи! – позвала Степанида.

Капитан вошёл. Степанида стоял у стола, одну руку положивши на скатерть, скатерть была, кстати, китайская, а сама Степанида была, как и тогда, в тот памятный вечер, в немецком платье, во французском палантине, а личико у неё было беленькое-беленькое, а румянец румяный-румяный, а глаза так и сверкали, рот был чуть-чуть приоткрыт, из него едва посверкивали зубки…

И капитан тихо сказал:

– Богиня!

Да! Ну и в тот день больше ничего особенного не случалось. И так ещё две недели. Конопатили, потом смолили короб, шили паруса, буравили дырки в блоках, проверяли якорную цепь. Лёд на Стадухинской протоке стал совсем серый, а кое-где уже потрескался, и его заливало водой, так что если бы не Колыма, которая ещё стояла крепко, ледоход уже бы начался.