Тень Серебряной горы

– И вот ещё, он говорит, ты спрашиваешь, кто была та девица, которая приходила к нему. Так это его спасительница. Когда он лежал, тоже уже почти мёртвый, она села возле него, положила его голову себе на колени и заплела его волосы в косички. Кровь перестала из него вытекать, и он не умер.

– Где это было? – спросил капитан.

– На высокой горке на белой земле, – по-чукочьи сказал адъюнкт, а Синельников пересказал по-нашему.

– Ты хочешь сказать, на снегу? – спросил капитан.

– Я не знаю, что такое снег, – сказал адъюнкт.

Капитан задумался, потом спросил:

– А он? – и указал на Меркулова.

– Он уже мёртв, – ответил, как всегда, по-чукочьи адъюнкт. – Но мы должны проводить его с честью. А ещё лучше, если кто-нибудь поможет ему умереть, тогда бы он поднялся в верхний мир.

– Наша вера этого не позволяет, – сердито ответил капитан.

Адъюнкт усмехнулся и сказал:

– Какие вы смешные!

– Мы не смешные, – сказал капитан, – а у нас так заведено, что кому сколько жить, решает только Бог, а не мы сами!

Но адъюнкт его уже не слушал, а, опять повернувшись к Меркулову, начал напевать какую-то очень печальную песню.

– Это песня расставания, – сказал Синельников. – Она вроде нашей отходной.

– Но-но! – строго сказал капитан.

Синельников перекрестился. Адъюнкт продолжал напевать. Меркулов широко открыл глаза, увидел адъюнкта и опять закрыл их. Адъюнкт вскоре замолчал и стал смотреть на Меркулова, а тот лежал с закрытыми глазами и не шевелился.

Вдруг снаружи послышался ружейный выстрел, за ним ещё один. Капитан встал и вышел. Смеркалось. Тень от Серебряной горы была длиннющая, тёмная. Капитан спустился в линию, к стрелкам. Ефимов доложил обстановку, капитан остался ею доволен и отпустил Ефимова передохнуть, а сам остался со стрелками. И там он пробыл достаточно долго, то есть пока не пришёл Шалауров, который и сменил его. Капитан пошёл к себе. Шёл и чувствовал недоброе.

И не ошибся, потому что как только он вошёл туда, то сразу увидел, что Меркулов мёртв, а этот дурень адъюнкт сидит рядом с ним и продолжает держать его за руку. Рука был синяя, очень опухшая. Капитан велел адъюнкту не мешать, а чтобы было понятней, толкнул его в бок, и адъюнкт молча полез к себе в угол. Капитан разбудил Синельникова, который спал сидя, привалившись к стене. Синельников вскочил, глянул на Меркулова, снял шапку, встал навытяжку. Капитан подошёл к Меркулову, закрыл ему глаза, сложил руки на груди и начал служить поминальную службу.

Это дело было неприятное, конечно, но в то же время и лёгкое, потому что отходной канон капитан знал хорошо, за последние семь лет он его крепко выучил: вначале Отче Наш, после двенадцать раз Господи, помилуй, после Приидите, поклонимся, три раза, ну и так далее. Капитан ходил туда-сюда короткими шагами и читал, Синельников стоял не шевелясь. Время было ещё очень раннее, в такое хоронить не принято. Капитан поправил плошку, вложил в руки Меркулову лучину, но поджигать её пока не стал, и сел у Меркулова в ногах. Синельников сел рядом и вдруг начал рассказывать о том, как они в тридцатом году были вместе в деле при реке Эгаче, шли в авангарде, а рядом шёл сам Шестаков, Афанасий Федотович, бравый казачий голова. Дело было зимнее, сыпал снежок. С ними ещё были инородцы, по правую руку тунгусы, по левую коряки, а Шестаков был в панцире и в шишаке, меня, он говорил, не пробить. А пробили! Это когда коряки побежали, а чукчи на нас сверху, с горки кинулись, потому что надо было не спешить, а подождать подмоги, а так что, достала Афанасия Федотовича стрела, упал Афанасий Федотович, а тут ещё по нам как полетели стрелы, и Мишке, – тут Синельников кивнул на Меркулова, – Мишке тоже вот сюда, и он…

Но дальше капитан слушать не стал, а сказал, что чего ты, Кузьма, каждый раз одно и то же поминаешь, рассказал бы лучше, как мы на следующий год пошли под началом Дмитрия Ивановича в поиск и как мая месяца двадцать третьего дня вышли к так называемому Ключинскому заливу, а там уже стояло несметное чукочье войско, их было, может, две тысячи, и вёл их свирепый тойон Наихню, но мы как ударили по ним, так они сразу побежали, а мы их догоняли и рубили, нарубили семь сотен голов, взяли полторы сотни полону, баб и ребятишек, и ещё четыре тысячи оленей, все холёные, а у нас потерь было всего семеро убитых – шестеро инородцев, один наш.

– Вот о чём надо вспоминать, Кузьма! – в сердцах прибавил капитан. – А ты «Эгача», «Эгача!». – И, повернувшись к адъюнкту, спросил: – Так или нет, Григорий?!

Адъюнкт ничего не ответил, конечно. А снаружи, было видно, уже совсем рассвело. Капитан послал Синельникова сбегать вниз и взять ещё двоих людей для помощи. Пока тот бегал, капитану вспомнилось, как они в тридцать третьем году в феврале месяце ездили в корякам в Олюторский острожек с ясачной командой. Синельникова с ними тогда не было, а Меркулов как раз был, и вот они пришли туда, а у коряков что за острожки, один смех, не острожек, а бобровая хатка, но ты только попробуй туда сунься, они живо тебе кишки выпустят и начнут вокруг столба гонять, кишки на столб накручивать…