Тень сфинкса. Удар из зазеркалья

— Послушайте, мисс Крайль. Вы со мной ведете нечестную игру. Еще вчера вам было известно, что мне сообщит миссис Лайтфут. Начнем сначала. Почему в прошлом году вы ушли из школы Мейдстоун?

Она вздрогнула, и лицо ее исказилось гримасой. Как будто выход из собственной скорлупы и очередной контакт с реальным миром приносили ей неимоверные страдания. Она по-прежнему молчала, чтобы не давать ему в руки козырную карту.

— Уж не хотите ли вы заставить меня поверить, что вам незнакомо древнеанглийское поверье о двойнике? Двойнике-призраке, который есть у каждого живущего на земле человека? Если это не так, то вы навряд ли позаимствовали бы у Гизелы том «Воспоминаний» Гете.

Он ожидал услышать какой угодно ответ — удивленный, возмущенный, наконец, резко отрицательный, — но так и не сумел предусмотреть ее реакции. Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Доктор Уиллинг! Что же мне делать?

Он бросил взгляд через холл на дежурного за столом. Клерк сидел на расстоянии приблизительно двадцати метров, склонившись над каким-то гроссбухом, но ничего не заметил. Доведенная до отчаяния Фостина рыдала очень тихо. Да и сидели они в темном углу.

— Почему вы ничего не сказали об этом перед тем, как отправили меня к миссис Лайтфут?

— Я вас туда не посылала! — слабо запротестовала Фостина. — Вы сами настаивали на поездке. И я… я ничего не знаю.

Она безжизненно опустила руки, повернулась к нему лицом, на котором было написано страдание. Она, казалось, совсем позабыла о своих распухших, покрасневших веках и залитых слезами щеках.

— Я никогда не видела… этого… Я не знаю, что это… такое. Я знаю только то, что мне рассказывали в Мейдстоуне. А теперь, кажется, такое произошло вновь, но на сей раз в Бреретоне. Я ничего не знала… Миссис Лайтфут мне ни о чем не говорила. Я ее не могла расспрашивать по этому поводу. Ведь она все равно мне ничего бы не сказала. Вот почему я не возражала против вашего посещения школы. До этого я ничего не могла вам сказать, вы бы просто посмеялись надо мной. Или сочли бы неврастеничкой. Еще год назад я бы сама посчитала безумцем любого, кто мог всерьез воспринимать все это. Но я понимала, что если вы услышите об этом из уст миссис Лайтфут, то вам будет уже не до смеха. А я… Я… очень боюсь.

— Вы считаете, что миссис Лайтфут неврастеничка?

— Ну, а была неврастеничкой миссис Мейдстоун? И все другие учителя, ученики и прислуга в обеих школах? Доктор Уиллинг, когда теряешь работу по одной и той же причине дважды, то тут уж не до смеха, не до утверждения, что все это — игра воображения. Понятия не имею, как это назвать. Может, совсем не то, что все они думают, но только — не игра воображения. Что-то здесь есть. Я хочу сказать, что за этим скрывается что- то вполне реальное. Но не я. Я знаю, я не злоумышленница. Вы в этом, конечно, сомневаетесь, так как вынуждены верить только моему слову. Но я-то знаю. Ну и каков результат? Остается предположить, что я все вытворяю в бессознательном состоянии… Но это физически невозможно. Даже пребывая в сомнамбулическом состоянии, я не могу оказаться в двух разных местах одновременно, а именно это, по их словам, произошло. Может, все они вступили в заговор против меня, чтобы пустить эту «утку»? Не понимаю, почему такие непохожие друг на друга люди, как миссис Мейдстоун в Вирджинии и Арлина Мёрфи в Коннектикуте, могут организовать бессмысленный заговор и с торжествующим видом разыгрывать столь бесполезный для них фарс на протяжении года? Чтобы только мне досадить и сделать мою жизнь невыносимой? Не знаю, но… я… я… очень боюсь.

Она посмотрела поверх него, в пустоту ярко освещенного холла.

— Вы можете представить, чем все это мне грозит? Я постоянно, находясь в полном отчаянии, задаю себе одни и те же старые, как мир, вопросы, на которые пока не даны ответы: для чего нам дана жизнь? Для чего мы, люди, страдаем? Почему мы с такой легкостью принимаем на веру, что Бог добр хотя скорее всего он жесток? Может, мы просто какая-то случайность, непонятная химическая реакция, в которой нет ни начала, ни конца, ни смысла? Может, все мы какие-то суперколлоиды, разыгрывающие жестокую, бессердечную комедию? Или же мы всего сон Божий, как утверждают буддисты? Не потому ли мы все в раннем детстве любим смотреть в зеркало на свои лицо, руки, ноги и повторять при этом: «Вот это я, Фостина Крайль. А не кто-нибудь другой. И все же, как бы вы ни старались познать саму себя, самого себя, в глубине души вас не покидает чувство, что это еще не вся истина, что и ты, Фостина Крайль, существуешь временно, в ограниченном пространстве. Что ты запросто могла быть другой. Вот что делает нашу жизнь похожей на сновидение — чувство собственной нереальности…