Тень скорби

Наглядное доказательство ее славы: оно также явилось в образе мужчины, похожего на красивую разговорчивую лошадь; великий деятель и мыслитель, доктор, реформатор образования и прочее; большой охотник и коллекционер знаменитостей, к которым Шарлотте теперь приходилось причислять себя. Человек, с наивысшей степенью категоричности отвергающий ответ «нет»: сэр Джеймс Кей-Шаттлворт. Даже его имени, думала Шарлотта, было слишком много, и она мысленно переименовала его в Шаттлкока[117], хотя по округе начали гонять именно ее. Визита в его поместье в Готорпе, где Шаттлкок очаровательно докучал ей, оказалось недостаточно, и он продолжал изводить ее любезностями и приглашениями. Но папа во всем поддерживал Шаттлкока, поскольку не мог не учитывать его северных корней. Общество вокруг «Смит, Элдер и Ко» в Лондоне по-своему хорошо, казалось, намекал он, но следует заводить знакомства ближе к дому… На что, собственно, он намекал? На какую-то опасность в обществе Джорджа Смита?

Что ж, хотя Шарлотта хранила молчание, она тем не менее легко могла успокоить папу. Это абсурдно. Начать с того, что Джордж Смит хорош собой (даже красив — да, позволим это), младше ее и успешен в обществе — одним словом, он просто создан, чтобы жениться на какой-нибудь золотой куколке. Во-вторых, ее сердце слишком омертвело для таких порывов. Она проверяла это. Как? Путем эксперимента. Она позволила себе предположить — в качестве своего рода гипотезы, — что пропасть между его привлекательностью и ее серостью возможно преодолеть; что его социальные и финансовые ожидания не имеют значения; что бдительность его матери можно обмануть; что через восхищение ею как писательницей Джордж Смит придет к другому виду восхищения. Итак, сведи воедино все эти воображаемые условия, а затем прислушайся к сердцу.

Ничего. Или разве что волнение, но не настолько сильное, чтобы переживать по этому поводу. С самого начала общения с Джорджем Смитом Шарлотта знала, что ради него она не опустит рук. На самом деле теперь она сомневалась, что вообще когда-нибудь опустит руки: просто будет продолжать цепляться за обломок, барахтаться в воде и смотреть, как наступает неизбежная ночь.

Благожелательная травля, устроенная Шаттлкоком, все-таки привела к одному хорошему событию. Не в силах больше отказываться от приглашений, Шарлотта отправилась погостить у сэра Джеймса в его летнем доме у озера Уиндермир — и время ее визита совпало с пребыванием там Элизабет Гаскелл.

Шарлотта знала о ней — ее роман «Мэри Бартон» оспаривал места на книжных полках с произведениями Беллов. Кроме того, имел место обмен письмами, который убедил Шарлотту, что они с Элизабет поладят. Если, конечно, не принимать во внимание ужаса знакомства с новым человеком. И когда Шарлотту представили миссис Гаскелл — привлекательной, легкой в общении, уверенной в мире и его существовании, — она съежилась и ушла в себя. Превратилась, как она сама для себя сформулировала, в Бронте. Но теплый, спокойный взгляд миссис Гаскелл таил неспешный интерес, и в течение дня они незаметно перешли от настороженной симпатии к полному доверию.

— Я всегда чувствовала, что Ловудскую школу должен был породить какой-то прототип из реальной жизни, — сказала миссис Гаскелл. — Но из ваших слов видно, что вы скорее смягчали, чем преувеличивали, когда переносили его в «Джен Эйр».

— Что ж, как вы знаете, есть некоторые вещи, которых нельзя допускать в художественном вымысле. Нельзя вызывать у читателя отвращение, поскольку жизнь слишком часто бывает отвратительной. Читатель хочет нежного обращения. В реальной жизни две мои сестры умерли из-за того, как с ними обращались в школе, — но стоит написать такое в книге, и люди начнут жаловаться, что автор гонится за дешевыми эффектами.

— Вам это помогло? Вам стало легче, когда вы написали о Ловудской школе и мистере Брокльхерсте — да, я вижу, что он тоже был настоящим, — и переложили все это на бумагу?

— Не знаю. Я знаю, что при настоящем Брокльхерсте я не могла говорить, — настолько была запуганной, — и никто из девочек не мог, — ответила Шарлотта. — А моих старших сестер школа заставила замолчать навеки. Так что перо наконец позволило мне высказаться. Но я не думаю, что сочинительство по-настоящему помогает или мешает: это просто что-то, что необходимо делать. У вас не так?