Тень скорби

Он прокашливается, привычно хмурит лоб и оглядывает комнату, будто ищет какой-то маленький предмет, который не туда положил или который у него забрали.

— Наверное… писать книгу, — запинаясь, произносит он, и Шарлотта с любопытством ждет, готовая ко всему, — очень утомительно.

— Ах! Да. В каком-то смысле, да. Но это, конечно, нельзя сравнить с работой на фабрике или в карьере.

— Ну, нет, конечно же, — говорит он слегка обиженным тоном, как будто Шарлотта намекала на обратное, и уходит.

Шарлотта обнаруживает, что боится, как бы мистер Николс не превратился в знатока литературы. Было каким-то утешением думать, что когда столь многое поменялось и исчезло, он сурово и упрямо остался самим собой: не хочется, чтобы дерево превращалось в перголу[118].

— Не пойму, что случилось с нашим другом, мистером Николсом, — ни с того ни с сего говорит однажды утром папа. — В последнее время он какой-то отстраненный, и мне это совсем не нравится.

Шарлотта поднимает взгляд от писем. Счета лавочников: получая доходы от книг, она решает приукрасить дом. Наконец-то, наконец-то занавески, хотя папа кривится по этому поводу, как будто речь идет о какой-нибудь восточной роскоши, экстравагантной и изнеженной.

— Я замечала, что он немного подавлен, — соглашается Шарлотта и думает: «Разве?»

— Скорее, он похож на девчонку с бледной немочью[119]. Когда я спрашиваю, не плохо ли ему здесь, мистер Николс только вздыхает. Но время от времени заводит разговор о возвращении в Ирландию. «Что ж, если вы этого хотите, — говорю я, — так и поступайте: примите решение». «Я не знаю, чего хочу», — заявляет он. — Папа фыркает. В нем есть что-то от презрения Эмили к слабости: только гораздо острее и смертоноснее. — Я бы остался круглым неудачником в жизни, если бы не был способен принимать четких решений.

С этими словами папа берет нож для бумаги и принимается твердой рукой разрезать конверты, точно хирург.

Книга закончена и отправлена, и, как всегда, возникает ощущение пустоты и неудовлетворенности, возможно, самое болезненное на этот раз. Холодное обращение, да, но по необходимости — плотные перчатки техники позволяют ей достать из раскаленной печи горячий материал. Пока она писала «Городок», многое из пережитого в Брюсселе вспомнилось с прежней яркостью — даже забытые моменты или моменты, которые она заставила себя забыть. И творческая ампутация опять пульсировала болью. Она назвала героиню Люси Фрост, потом поменяла на Люси Сноу. Им обеим есть что сказать — и Шарлотта действительно сказала, вслух, подняв голову от работы, как будто они все еще были здесь:

— Фрост или Сноу, как вы думаете, которая?

И снова откровение головокружительной вершины утеса: она должна решать сама.

Решать сама.

Работая над книгой, Шарлотта едва показывала нос за пределы Хоуорта и после этого чувствовала себя выжатой, взвинченной и почти нуждающейся в человеке, который мог бы с бесконечным терпением и ловкостью распутывать узлы в ее душе.

Кроме того, отсылка рукописи заставляет Шарлотту протереть глаза, вновь признать будущее. Папа, всегда зависящий от дочери, в разговоре с ней часто прибегает к какому-то раздражительному тону, как будто у Шарлотты есть привычка перечить. Потеря Брэнуэлла, Эмили и Энн по-прежнему ощущается как физическая боль. Боль, с которой можно научиться жить, как, например, с ослабленной мышцей. Или больным коленом: учишься беречь его, не нагружать, но порой, несмотря на всю заботу, почти валишься с ног от пронзающей тебя острой боли. Вероятно, так и будет продолжаться: с каждым днем страдание будет смягчаться по капле. А вот, если хочешь, образ тебя и твоего будущего: медленное движение часовой стрелки, едва различимое, неумолимое.

А потом тихим вечером в один из понедельников, после чая, мистер Николс предлагает Шарлотте выйти за него замуж, и вернуться к прежнему никак нельзя.

— Это дерзость, которой я ни в коем случае не могу принять, и не сомневайся, что я так и скажу ему, — говорит папа и добавляет: — Я имею в виду только сказанные им слова, а не еще более дерзкую мысль, что подобный подход может быть чем-то, кроме как абсолютной нелепицей. — Многословность папы предупреждает об опасности, равно как и вены, выступившие у него на лбу. — Я всей душой надеюсь, что в твоем, Шарлотта, поведении не было ничего, что могло бы толкнуть его на эту непростительную вольность.

— Нет, папа, для меня это тоже стало большой неожиданностью.

Да, так и было, когда мистер Николс, вместо того чтобы покинуть дом, проведя вечер с папой, постучал в двери столовой и вошел в освещенный лампой мир Шарлотты. Но с другой стороны, хотя она подняла на гостя удивленный взгляд, какая-то ее часть сказала: «Ах, вот что» — и быстренько пролистала небольшую пачку недавних воспоминаний: мистер Николс внимателен к ней, мистер Николс как-то странно молчалив с ней, мистер Николс случайно бывает на пустошах, когда там гуляет она. А это что такое? Сама она находит мистера Николса довольно сносным собеседником и вовсе не чувствует неприязни, когда он составляет ей компанию…