— Если хочешь разделаться с дурными снами, правильно ставь туфли, когда ложишься в кровать. Так, чтобы носки показывали не в одну, а в разные стороны — один вперед, другой назад. Тогда всю ночь будешь спать спокойно.
Помогает — или, по крайней мере, так кажется. Брэнуэлл потешается над подобными вещами.
— Суеверие. — Он только что выучил это слово и не скупится на него. — Тетушка говорит, что все это суеверие, идолопоклонничество.
Суеверие — это лица, которые Тэбби видит в огне на кухне, где дети собираются после чая; это панцирь морского ежа, который она называет волшебным хлебом и носит на счастье в кармане фартука. Но Писание Тэбби тоже знает. Она может оправдать себя праведными, благочестивыми аргументами. Когда печет хлеб, Тэбби всегда осеняет тесто крестом.
— Изгоняю крестом ведьм, — объясняет она. — Не могу сказать, есть ведьмы на самом деле или нет, мистер Брэнуэлл, но в Библии написано про одну, Аэндорскую колдунью[18]
, и мне этого достаточно.Однако Брэнуэлл в любом случае очарован ею: тем, как у нее на все готов ответ. Если, как она говорит, в пойме живут призраки, почему он никогда их не видел? О, сейчас, по сравнению с теми временами, когда Тэбби была девочкой, они встречаются очень редко. Почему? Из-за строительства мельниц: мельницы отпугивают их, потому что они не любят механизмов. Всегда есть
— У него было три двоюродных брата, которые заболели тем же, и всех троих эта болячка свела в могилу меньше чем за год. Учтите, я видела, что было на простынях. Как-то раз я пошла менять постельное белье, и там, в середине, складки сложились в форме гроба, ясно как день. А на следующий день его принесли на доске, слабого, как котенка. Ох, какая же тяжелая и жестокая была у него смерть!
Как жутко… но они не стоят на месте, сокрушаясь над ужасом, потому что надо поспевать за убегающим вперед рассказом, где раскрывается новая простыня и где жизнь обнаруживает новую форму.
— Оставался у отца последний кузен, который жил неподалеку от Китли, и тот приехал, чтобы повидать его перед смертью. Это всех потрясло, потому что двоюродные братья когда-то рассорились и годами не разговаривали друг с другом, даже если пересекались на улице. И тогда выяснилось, почему они враждовали: оказывается, отец мистера Эйкройда совершил подлость по отношению к своей сестре, матери того самого кузена, много лет назад обманом лишив ее законного наследства…
Поток кажется неисчерпаемым, никакие обстоятельства не в силах иссушить его или заморозить: на очереди всегда какая-нибудь новая история. Даже смерть не может прекратить эти рассказы. И Шарлотта замечает, что ее кошмары постепенно слабеют, хотя и не исчезают вовсе. А еще с приходом Тэбби она обнаруживает, что добро могут не только беспощадно вычитать из человеческой жизни, но и прибавлять к ней. Хотя больше остальных к Тэбби тянет, пожалуй, Эмили — или, скорее, девочка
Что там? Мир — и в нем нет ничего неодушевленного. Скорее он похож на войско, многочисленного врага, разбившего лагерь прямо за кострами и часовыми. Недавно он совершил варварский набег, вырвал из наших рядов двоих, утащил их в ночь, и никто не успел даже опомниться. Поэтому нужно быть еще более бдительными на посту: нужно крепко-крепко держаться друг за друга.
— Шарлотта, ты еще не закончила? Моя очередь.
— Нет, Бэнни, он был у тебя до пяти часов. Я посчитала, — говорит Эмили.
— Можешь почитать его вместе со мной, если хочешь.
— Посмотрим. Нет, я уже прочитала эту страницу. О, ты видел стихотворение, что прямо перед этим? Оно изумительно, ве-ли-ко-леп-но.
— Неплохое, но чересчур длинное. И что значит «ланиты»?
— Что-то нежное. Нет, сильное. Не уверена. Я потом спрошу у папы. Но
Эмили:
— Прочти стихотворение вслух, Шарлотта.
— Оно довольно грустное. Энн может расстроиться.
— Ах, пожалуйста, прочти, я не буду плакать, обещаю. Я бросаю плакать. Это слишком презренно.
Место действия — маленькая комнатка над прихожей, детский кабинет, как они его называют; издание — последний номер журнала «Блэквудз мэгэзин», литературная критика. Комната холодная, нет ни ковра, ни камина; журнал непривлекателен на вид — обернут бумагой, толстый, как гроссбух, испещренный монотонными колонками мелкого шрифта. Но все же есть какая-то искра.
— Презренно? — смеется Брэнуэлл. — Где ты этого набралась?
— В книжке «Тысяча и одна ночь».