Тень скорби

— Ты не можешь ее читать, не так ли?

— Конечно может, мы читали ее вместе, — говорит Эмили. — Продолжай, Шарлотта, — стихотворение.

Не огонь, но что-то горит там. Снаружи ветер ревет и бурчит себе под нос, покинутый всеми безумец. Что там? Всего лишь мир. Ничего, о чем нам стоило бы беспокоиться.

Когда дела церкви приводили Патрика в Лидс, он по поручению тетушки Брэнуэлл делал там закупки. «Пожалуйста, полотенечную ткань, мистер Бронте, и сахарного мыла; и, если будет возможность, моего нюхательного табаку, смесь Гордона, но ни в коем случае не сбивайтесь с ног…» Патрик, исполнительный и бережливый покупатель, достал все это по самым низким ценам, потом пересек Коммершиал-стрит и зашел к своему парикмахеру. Стрижка, простая и строгая: он вспомнил, как раньше, даже после женитьбы, любил зачесывать волосы вперед и поверх ушей в стиле а-ля Тит. Скорее древний римлянин, чем викинг. «Ох, и щеголем я был», — думает Патрик и удрученно созерцает крапчатый цвет срезаемых и падающих на пол прядей. Хотя нет, не крапчатый: седеющие волосы не имеют цвета. Правда ли, что волосы белеют от горя? Тэбби рассказывала, будто некоторые люди от потрясения становились седыми всего за одну ночь. Патрик не отметает этих историй. Он всегда верил, что возможно всякое. (Страшно, если так и будет на самом деле.) В укромной нише висят блестящие парики: теперь их покупают тайком. Во времена его ирландской молодости приличный наряд обязательно должен был венчаться внушительным париком из конского волоса, гордо возвышающимся над головой, с буклями по бокам. Парикмахер говорил о ценах на шерсть и трудных временах. «Все времена трудные, — думал Патрик, наблюдая, как его остриженная голова медленно вальсирует в зеркале парикмахера, и кивнул ею в знак одобрения. — В прошлом году я похоронил свое любимое дитя, в этом году Мария по-прежнему мертва». Перед уходом он купил бутылочку духов, чтобы смачивать свой носовой платок; лето — сезон тифа, и ему предстоит посетить многих заболевших. Выходя на солнце, Патрик увидел, как сын парикмахера подметает пол, смешивая его волосы с другими волосами, безвозвратно; и подумал о склепе в хоуортской церкви.

Прокладывая путь через мусор и грязь улицы, Патрик смотрел под ноги и не заметил, как она возникла рядом с ним, почти прикоснувшись к нему.

— О, сударь, знаю, вы простите меня за прямоту, но все дело в вашем лице, я не могу сопротивляться вашему лицу…

Патрик вдыхает характерный затхлый запах, какой бывает, если выпить спиртного на пустой желудок. Попрошайка; несчастное юное создание, которому можно дать несколько пенсов. Но она должна знать, что выпивка только усугубляет ее страдания… Шокированный, Патрик обнаруживает, что его схватили за руку: она тянет его в какой-то дверной проем, украдкой прижимает его ладонь к своей теплой талии. Он всматривается в накрашенное лицо. Не такая уж молодая. И не попрошайка. Господи Иисусе, насколько же глубока и отчаянна ее деградация — среди бела дня, служителя церкви…

— Дитя мое, прекрати, подумай, что творишь. — Он с трудом высвобождает руку. — Знаю, выпивка затуманивает твой разум, и совесть тоже. Задумайся хоть на миг. Разве не знаешь, кто я?

Она с готовностью отвечает:

— Нет, сударь, не знаю, и это чистая правда, так что пусть это вас не останавливает. Что до меня…

— Ради всего святого, ты обращаешься к служителю Бога, неужели это ничего для тебя не значит?

— Хм, я знаю, что служителям тоже бывает одиноко, как и всем остальным… — Ее рука — немыслимо! — посягает на него. — Да, я знаю это по собственному опыту, так сказать, и нет в этом ничего плохого. Ну же, почему бы вам не глотнуть немного наслаждения? Вы ведь тоже из плоти и крови, так почему нет?

— Прекрати.

Она не слушается: ее миловидное замаранное личико оказывается совсем рядом. Ничего другого не остается, как оттолкнуть ее. Пьяная, слабая, она отшатнулась, ударилась об дверь, чуть не упала. На другой стороне улицы кто-то обернулся. Патрик попытался заговорить, взять ситуацию в свои руки, но она опередила его, мутно улыбаясь.

— О, вам нравится делать это так, сударь? Прошу прощения, но, думаю, я угадала. Что ж, это тоже в порядке вещей, сэр, — вам стоило лишь слово сказать…

Он побежал прочь от нее. Он бежал, ослепленный гневом, яростью, каким-то чувством, которому не мог подобрать названия и которое жутко напоминало стыд. Он в достаточной степени оставался самим собой, чтобы никого не сбивать с ног и бормотать литанию, состоящую из бесконечных «с вашего позволения» и «простите», несмотря на то, что был слеп и безумен. Ему послышался смех за спиной: кто?