Тень скорби

— О, ха-ха, важнейшей проблеме, мисс Бронте, о диких племенах Новой Зеландии на трудном пути миссионера, — с готовностью отвечает он. — Я намеренно употребил слово «дикие», потому что, помимо свирепости и воинственности, им также в немалой степени свойственен каннибализм. Однако они проявляют заметную восприимчивость к христианскому учению, и, таким образом, серьезная опасность открывается одновременно с серьезной перспективой. Ибо наш первейший долг перед ними, как я объяснял Джошуа, уберечь их от догматических ошибок и коррупции католицизма. Жизненно важно предотвратить такое трагическое поражение. И здесь, мисс Бронте, судя по выражению вашего лица, вы со мной согласны.

Шарлотта только бормочет что-то в ответ. Ей хотелось бы сказать: «Нет, я считаю гораздо более жизненно важным, чтобы они перестали друг друга есть». Но что-то сдерживает ее, что-то хилое и клейкое, похожее на тщеславие, ибо Генри Нюссей, кажется, хорошего о ней мнения, а от кого бы такое мнение ни исходило, Шарлотта ни за что не сможет от него отказаться. В конце концов, слишком уж невероятная это вещь, чтобы от нее отказываться.

Мисс Хартли, облаченная в ночную сорочку и мурашки, крадется по коридору к свободной комнате, из-под двери которой просачивается тоненькая струйка света. Если это старшие девочки собрались на полуночный конклав, придется их разгонять; однако она подозревает, что на самом деле…

— О Господи.

Она съежилась во сне, устроившись на старом диване без пружин, под щекой листы бумаги, рука, точно лапа хищника, сжимает карандаш. Голые ступни сделались фиолетовыми от холода. Рядом, на полу, угасает свеча — «лоскутная» свеча, сделанная, как замечает мисс Хартли, из множества прибереженных огарков, несуразно сплавленных вместе в эту падающую и капающую башню.

— Что вы делаете? — Переступая через лужицу горячего воска, мисс Хартли трясет Эмили за руку. — Проснитесь. Смотрите, смотрите же! Вы хотите всех нас сжечь в кроватях?

— Не особо. — Эмили зевает. Моргает, вздрагивает, садится. — Ага, это длилось достаточно долго.

Она протягивает голую ногу и тушит свечу, затирая фитиль между пальцами.

— А теперь что вы делаете? Бога ради, у вас ведь ожог будет…

— Ничего не чувствую. А теперь ничего не вижу.

— Ложитесь спать как положено.

— Зачем?

— Зачем? Да затем, что иначе от вас утром не будет никакого толку, а это означает дополнительную работу для меня.

— Ах, вы об этом. — Эмили неуклюже встает. — Да, конечно.

— Пойдемте. Давайте сюда эти…

Мисс Хартли всего лишь хочет помочь с бумажками, которые выскальзывают из окоченелых рук Эмили, но от нее яростно отмахиваются и отлаиваются.

— Нет! Не трогайте их, не смейте их трогать, слышите?

Мисс Хартли испуганно пятится.

— Хорошо, хорошо.

Господи, ей ничто не поможет.

Прижимая листы к груди, Эмили ковыляет по коридору, а мисс Хартли идет следом, думая: «Что же это за писанина такая? Что в ней такого важного?» И в голову приходит только одно: любовные письма. Мисс Хартли, приближающаяся к тридцати, свободная от иллюзий, втягивает и глотает холодный ломкий воздух. Да, это многое объяснило бы.

Быть может, это неудачное стечение обстоятельств. После долгого заточения из-за проклятой непогоды пансионерам Ло-Хилла наконец-то разрешено выходить за пределы двора в сопровождении Эмили. И вот на плече склона ясно, как на зеленой сцене, они видят ястреба, который пожирает только что убитого голубя. Повсюду перья и кровь, и каждый раз, когда ястреб вонзает клюв в тело голубя, слышится тихий мелодичный писк.

— Нет, нет, он не живой, — уверяет Эмили в ответ на причитания девочек. — Такой же звук можно услышать, когда ощипываешь курицу. Просто…

— Ах, мисс Бронте, это мерзко, отгоните его!

— Уже ничего нельзя изменить. Голубь мертв, и ястреб просто получает еду. На месте ястреба вы бы сделали то же самое.

Одна из учениц награждает Эмили оскорбленным взглядом исподлобья.

— Я бы никогда ничего подобного не сделала. Это отвратительно. Я расскажу мисс Пачетт, что вы так говорили.

— Расскажи. Когда будем есть пирог с курятиной и ветчиной, — отвечает Эмили.

Но другая, тихая девочка, которая, похоже, привязалась к Эмили и капельку напоминает Энн, неуверенно продевает мягкую ниточку своей руки в игольное ушко руки Эмили и осмеливается спросить:

— На месте ястреба нам пришлось бы так делать, верно?

— Да, потому что такой была бы наша природа.

— Так кем лучше быть: ястребом или голубем?

— Очень хороший вопрос, — говорит Эмили, — но ты сама должна на него ответить.

Эмили решает остановиться на этом и не рассказывать, что она знает о ястребе, распластавшемся посреди кровавых перьев: это не просто слепая природа. Он упивается этим.