Тень скорби

Забавная штука — это мышь, попавшаяся в мышеловку и, чему несказанно рад мальчик, еще не совсем мертвая. Вздрогнув, Энн жалеет, что она не Эмили, которая ловко и беспощадно добила бы несчастное животное; а еще она жалеет, что ее ученики обнаруживают такую свирепую сторону своих характеров. С другой стороны, размышляет она, эти дети принадлежат миру охоты и стрельбы: мистер Ингэм регулярно швыряет мешки с убитой птицей на обеденный стол или даже на диван, а затем Мэри поднимает и теребит в руках печальные головы на мохнатых шеях. Это естественно или, скорее, неизбежно. (Это не одно и то же, думает Энн, скрупулезная собирательница слов, как и ее сестры.) Энн по-прежнему верит в безграничные человеческие возможности своих учеников. Если только удастся поощрить это, подавить то, повлиять, уравновесить… добродетель постепенно проявится. Вот ее твердая, непоказная вера. И Энн тем крепче за нее держится — зная, каковы дикие когтистые тиски ее противоположности, — чем сильнее, когда все решено, зло, словно кровь, пульсирует под кожей, побуждая нас в краснощеком бунте наблюдать за предсмертными судорогами и смеяться.

Миссис Сиджвик, в понедельник:

— Мисс Бронте, в ваши обязанности входит дисциплинировать их. Если они плохо себя ведут, вы имеете полное право быть с ними суровой; они знают, что не должны плакаться об этом мне.

Миссис Сиджвик, во вторник:

— Честное слово, мисс Бронте, мне грустно слышать от бедной Матильды о вашей неоправданной суровости. Вам следовало бы помнить, что они, в конце концов, всего лишь дети.

Миссис Ингэм, в четверг:

— Если возникнет какая-нибудь проблема дисциплинарного характера, моя дорогая мисс Бронте, отправляйте их прямиком ко мне или к мистеру Ингэму, в чем бы она ни заключалась, какое бы малое значение ни имела. Они должны знать, что даже малейшее неповиновение гувернантке не сойдет им с рук.

Миссис Ингэм, в пятницу:

— Ах, дорогая моя мисс Бронте, не знаю, нельзя же нас изводить и тревожить по малейшему поводу. Если они не желают садиться за уроки, просто заставьте их.

Стоунгэпп гремит сундуками и покрывается чехлами для мебели: ежегодный переезд в Суорклифф, загородное имение пожилого отца миссис Сиджвик. Внезапное беспокойное непонимание Джона Бенсона, самого младшего: что произойдет? А как же мисс Бронте? Облегчение от того, что гувернантку не закутают газовой тканью и не оставят в классной комнате с закрытыми ставнями, вызывает у мальчика неожиданный прилив нежности.

— Я люблю вас, мисс Бронте, — весело замечает он за обеденным столом, когда Шарлотта завязывает ему слюнявчик.

Чуть не подавившись, миссис Сиджвик восклицает:

— Боже мой, ты любишь гувернантку?

Мистер Сиджвик, жесткий, прямой и вполне здравомыслящий во всем, кроме слепой преданности семье, качает головой и разражается лающим смехом.

— Естественная привязанность детского сердца, дорогая. Смирись с этим.

— Надеюсь, я действительно смиренна, мистер Сиджвик, в том, что касается привязанности. Но должна озвучить сомнения по поводу самого выражения: уместно ли оно. Уверена, мисс Бронте, вы поймете меня как никто другой.

Говоря это, миссис Сиджвик умудряется взглянуть на добрых три фута[45] в сторону от Шарлотты, так что Шарлотта чувствует, что ее существование урезается до тоненькой полоски. Яблочной кожуры или шелухи, место которой в корыте для свиней.

— Знаете что, мисс Бронте? — признается Канлифф, лучезарно улыбаясь. — Сегодня мы не будем делать ничего из того, что вы скажете. У нас есть план. Разве не забавно?

— Безусловно, их жизненная энергия подчас бьет через край, — говорит позже мисс Ингэм, ошарашенно хлопая ресницами, а может, просто хлопая ими чаще, чем обычно, — но не думаю, мисс Бронте, что привязывать детей шнурком к ножке стола — подходящий способ сдерживать и направлять их.

— Прошу прощения, сударыня, — извиняется Энн охрипшим от непривычного крика голосом. — Вероятно, я немного отчаялась в стремлении ненадолго занять их хоть чем-нибудь. Хотя бы алфавитом, который они едва ли знают…

— Ах, что до этого, поступайте, как считаете нужным, однако, как любит повторять мистер Ингэм, хорошее воспитание всегда идет впереди простых книжных знаний.

В Суорклиффе, огромном доме-галеоне[46], ставшем на якорь посреди волнующейся ряби лесов, миссис Сиджвик поднимается в комнату, на время ставшую классной, чтобы проинструктировать Шарлотту в новой ситуации. Здесь, в священной обители ее любимого, почтенного, слабеющего, богатого папы, объясняют Шарлотте, ежегодно собирается весь род миссис Сиджвик.

— Так вот, сегодня вечером соберется многочисленная компания. Быть может, папа решит отдохнуть в тишине; но, опять же, он, возможно, пожелает, чтобы дети спустились вниз после обеда и продемонстрировали свои таланты. В таком случае позаботьтесь, чтобы их одежда была соответствующей; и коротенькая декламация для каждого — что-нибудь из стихотворений доктора Уоттса[47], скажем, — будет весьма уместна. Они, знаете ли, мисс Бронте, души не чают в дедушке, как и он в них: полагаю, из всех внуков они его любимцы.