Тень Сохатого

— Вот это удар! — насмешливо сказал он. — Я думал, ты — мой розовый бутончик, а ты просто боксер какой-то. Майк Тайсон в юбке. Пардон, в платье. Кстати, давно хотел поинтересоваться, а что у тебя под платьем?

— Олег, ты пьян. Сейчас придет Генрих. Отпусти меня и уходи, пока не поздно.

Риневич сделал грустное лицо и, паясничая, вздохнул:

— В том-то и дело, бутончик. Боюсь, что уже слишком поздно.

Неожиданно его рука быстро скользнула по бедру Ляли и тут же оказалась у нее между ног. Ляля вскрикнула и изо всех сил оттолкнула от себя Риневича. Однако не тут-то было. Риневич лишь пьяно хохотнул в ответ, затем развернул Лялю и швырнул ее лицом на диван. Его сильные пальцы впились в ее волосы.

— Не нравятся мои поцелуи, сука? — рявкнул он, вдавливая рукой голову Ляли в диван. — А как насчет остального?

— Олег, пожалуйста… — стонала Ляля. — Пожалуйста, не надо…

Риневич грубо задрал ей платье.

— Ну-ка, посмотрим, что тут у тебя, бутончик… О! Да у тебя тут все, как у нормальной бабы! Значит, тебе можно засадить?

Ляля напряглась и попыталась вырваться, но алкоголь и какая-то странная, клокочущая, глухая ярость удвоили силы Риневича. Он засмеялся:

— Гляди-ка — чудеса медицины! Интересно, почувствую я себя педиком, когда буду тебя трахать, или нет? Ну-ка, попробуем.

Риневич принялся расстегивать ширинку. Однако попробовать он не успел.

Чья-то сильная рука схватила насильника за шиворот, оторвала его от Ляли и отшвырнула к стене. Риневич ударился спиной о радиатор батареи и застонал от боли. Однако быстро поднял голову и, увидев надвигающегося на него Генриха Боровского, молниеносным движением выхватил из кармана пиджака револьвер и направил его на своего бывшего друга.

— А ну стоять! — визгливо крикнул он.

Однако Боровский не остановился, тогда Риневич быстро перевел пистолет на Лялю.

— Стоять, я сказал! — снова рявкнул он.

Боровский остановился как вкопанный. Ляля тяжело поднялась с колен, оправила порванное платье, села на диван и закрыла ладонями лицо.

— Вот так-то лучше, — похвалил Риневич. — А то ишь какой грозный! Прямо как каменный гость!

Он натянуто засмеялся. Лицо Боровского оставалось бледным и неподвижным. Риневич перестал смеяться и воскликнул, указывая пистолетом на оцепеневшую Лялю и повысив голос почти до хриплого визга:

— Геня, старина, ты пойми — он же мужик! Тебе не противно, когда ты вспоминаешь, как мы когда-то были в душе? Ты же видел его член!

Боровский молчал. Из его широкой груди вырывался хрип, кулаки были крепко сжаты, он не спускал потемневших глаз с Риневича.

— Ладно, — миролюбиво сказал Риневич. — Ты сейчас слишком взволнован. Надеюсь, ты все поймешь и успокоишься. Ты ведь всегда умел трезво оценить ситуацию. Пойми, старина, я не могу допустить, чтобы мой друг жил с мужиком. Ладно бы еще с мужиком, а то с этой… тварью из преисподней.

Боровский ринулся на Риневича, но тот вновь поднял револьвер, направив его на Лялю:

— Стоять!

Боровский резко остановился, словно натолкнулся на невидимую стену.

— Ишь, какой горячий, — ухмыльнулся Риневич. — Только дернись — обоих положу! — Он сощурил свои водянистые блекло-голубые глаза и сказал угрожающим голосом: — Завтра, Геня… Завтра об этом узнают все газеты. Я сделаю это для твоего же блага, старик. Иначе эта тварь, этот гребаный гермафродит не оставит тебя в покое.

Густые брови Боровского сошлись над переносицей, превратившись в сплошную черную полосу.

— Ты не посмеешь, — тихо сказал он.

— Я? — Риневич рассмеялся. — Еще как посмею! Ты меня знаешь, Геня, я всегда выполняю свои обещания. Но ты можешь все исправить. Нет, правда, сделай все сам! Вышвырни эту мразь из своего дома! Тогда все останется в тайне, и ты будешь жить, как прежде, как нормальный мужик.

Боровский молчал. Его сжатые кулаки побелели.

— Ладно, — миролюбиво сказал Риневич. — Даю тебе на размышление сутки. Решай. — Он поднялся на ноги, по-прежнему держа Лялю в прицеле револьвера. — А сейчас я удаляюсь. И не вздумай делать резких движений. Ты знаешь, я умею пользоваться этой игрушкой.

Риневич медленно, по стеночке, дошел до конца комнаты и нырнул в полутемную прихожую. Через мгновение Генрих и Ляля услышали, как хлопнула входная дверь.

— Вот так все и случилось, — сказала Ляля. — Я хотела уйти, но Генрих запретил мне. — Взгляд Ляли был опущен в стол, щеки ее порозовели, но глаза оставались сухими. — Я думала, что если я уйду, у него все наладится, — сказала она своим хрипловатым, низким голосом. — Но он не позволил мне уйти. Он сказал, что любит меня так же крепко, как все эти годы. Я сказала: «А как же Риневич? Ведь он выполнит свое обещание». А Генрих ответил: «Не выполнит. Не такой он идиот. В любом случае — доверься мне, я решу эту проблему». — Ляля вздохнула и добавила: — Вот и решил.

Лицо Турецкого было сосредоточенным, но за этой сосредоточенностью прятались смущение и растерянность.

— Н-да, — сказал он задумчиво, поглядывая на мужчину… (женщину?) из-под нахмуренных бровей. — Значит, вы сделали операцию два года назад?

Ляля кивнула: